Бараний поход
Шрифт:
Казалось бы, время идёт, а дело не двигается. Иван томится в неведомом плену, бабушка дряхлеет с каждым днём, и только дети подрастают дружной стайкой. Народ, что остался в деревне, живёт опасно, готовый ежеминутно бежать в лес. А куда ещё? На Русь шатнуться, так там княжья рука потяжелей ордынской будет. А для Любы отсюда к Ване ближе. Подрастут дети, пойдём на выручку.
Первыми набежали ордынцы, их заметили, когда конная лава только собиралась пересекать пограничную речку. С деревенской вышки ударили в набат, колокол на вышке — единственное, что осталось от сгоревшей некогда часовни. Звонаря набежники не трогали, он своему
Конница на рысях перешла речку, готовясь рассыпаться, окружая деревню, перехватывая у леса спешащие стада и бегущих людей. Но тут на самом почти бережку нашла на вражью силу сила свойская.
Простоволосая всадница с двумя по-женски заплетёнными косами, верхом на старом баране тряской рысцой спешила навстречу врагу. В руках защитница сжимала занозистую сосновую горбылину, какую на деревне называют треской. Треска не годится ни в какое дело, разве что на дрова или осек поправить, но тут она сгодилась заместо копья.
Баран орал, мелко перебирая ногами, всадница сохраняла суровый вид и метила небывалым копьём во всю орду разом. А за спиной рыцарки выстроилось несметное войско — трое четырёхлетних богатырей: Илья в отцовской железной шапке, Добрыня с ножищем в левой руке и Яр, которому никакого оружия не досталось, так он ухватил предлинную хворостину, какой гусей гонять и овечек поторапливать способно.
Этот полк загородил дорогу орде, и орда встала.
Те кочевники, что поумнее, понимали, что так просто шутовское войско в поле не выходит. А дурные набежники, которым лишь бы хи-хи да ха-хи, восприняли происходящее, как ярмарочный балаган. Один из весельчаков тут же поплатился за свою дурь. Он выехал вперёд, кинул саблю в ножны — немочно боевой саблей против доски ратиться — снял с пояса камчу, гнать безумную бабу и её барана, откуда пришли. В левой руке бойца — шелепуга, отбить горбылину, чтобы не мешалась, где не надо.
Всё бы хорошо, да промахнулся знатный воин. От удара кистеня треска проявила свою суть, треснувши вдоль, на несколько длинных полос, и одна из них нашла ход в кожаном доспехе, просадив тело бойца и выйдя со спины.
Ордынцы разом охнули при виде того, как быстро и беспощадно закончилась схватка поединщиков.
Любаша привстала и вырвала треску из поверженного врага. Баран невысок стремян ему не нужно, довольно родной земли. Окровавленное остриё Любаша нацелила на врага. Трое дружинников шагнули вслед за матерью.
Такой войны не бывает, люди так не сражаются, а только дикие лесные боги, схватка с которыми изначально проиграна. Набежники уронили сердце и пошли на отступ.
Сабля убитого досталась Илье, шелепуга с пятью стальными шариками, венчающими ременные хлысты, отошла Добрыне, а Яр сменил свой прутик на камчу. Теперь войско было не только непобедимым, но и хорошо вооруженным. Рыжего коня хромоногая бабушка лихо захомутала и поставила на конюшню. Хозяйство ухичено, можно отправляться в ордынские земли, искать отца и мужа.
Легко сказать — земли ордынские, а где те земли раскинулись? Столица ордынского царства скрыта в неведомом краю, крепостей в степи не воздвигнуто, посадов не выстроено. Ищи, куда Ваню запрятали.
Дорог в степи нет. Куда ни свернёшь, всюду выгоревшая на солнце трава, и ни куста, ни деревца. Ветер вздымает клубы пыли, полагая начало суховеям.
Вода во флягах потихоньку кончается, и сухим
Любино войско двигалось пешком, барану был дан отдых, он отъелся на засохшей траве, налил бока солёной водой, и порой оглядывал зорким взглядом окрестности. Он и объявил тревогу взмекнув во всё баранье горло.
Там, где только что ничего не было, запылила степь и двинулась навстречу Любиному воинству.
Шедшая пешком Люба не успела оседлать барана, который взмемекнул и тряским галопом помчал в сторону пылевого облака. Только теперь Люба разобрала боевой клич, с которым двигалось пыльное облако. Дружное меканье неслось оттуда. Не было там ни знамён, ни пышных бунчуков. Не вздымались пики, не доносился молодецкий свист. Короче, не было там армии, а было стадо или, как говорят на востоке, отара. Только бывает ли такое огромное стадо? Это ж сколько деревень и посадов должна ограбить орда, чтобы такое стадо скопить? Что это могут быть свои, ордынские овцы, Любе в голову не пришло. Если у самих такие стада есть, зачем в набег идти?
А Бяшке эта встреча в радость: знакомых увидел. Баран заорал дребезжащим воплем и ещё быстрей поскакал вперёд. Конечно, в отаре были собственные вожаки, но ни один из них не мог сравниться с Любиным аргамаком.
Овцы, привыкшие следовать за вожаком, не рассуждая, завернули вправо и пристроились вслед отряду, который продолжал идти незнамо куда в неизведанную даль.
— Домой вернёмся, раздам овечек ограбленным, — произнесла Люба.
— А ежели волки? — спросил Добрыня.
— На волка у тебя шелепуга есть.
Если раньше Любашин отряд двигался молчком и ногами не пылил, то теперь овцы подняли ужасный шум, а пыли вздымали больше, чем можно представить. Разумеется, путешественники были вскоре замечены.
Всадник на рыжей лошади появился словно из ниоткуда и принялся было заворачивать отару, и лишь потом обратил внимание на идущих пешком низкорослых воинов. Не годится так-то степь ногами мерить. Ноги коротки, а степи края не видать.
— Эй-эй! — закричал всадник. — Кто велел чужих овец отгонять?
— Ишь-ты, шустрый какой, — пробормотала Любаша, — наложил лапу на наших овечек и сходу их своими назвал.
Всадник явно не был воином. Будь иначе, не кинулся бы он, очертя голову, один разом на четверых. Мало ли что это женщина и трое детишек, которых к колесу приставлять не надо, но раз они дошли в эти места, значит, есть за ними сила, которая ведёт их.
Степняк без сабли в седло не садится, но на этот раз сабля осталась в ножнах, и это спасло нападавшего. Зато камчу он лихо закрутил, намереваясь задать похитителям порку. Первым должен был пострадать верховой баран, ведь именно он увёл отару с привычного пути. Переоравши прошлых вожаков, пришлый вожак занял их место. Вернуть власть над отарой можно лишь избив узурпатора так, чтобы шкура летела клочьями, а потом, когда авторитет пришельца сгинет, пустить самозванца на бешбармак.