Барби. Часть 1
Шрифт:
Барбаросса ощутила прикосновение полированного металла к пальцам. Верная «Скромница» привычно ткнулась в ладонь, сдавила костяшки. Мягко, но крепко, как сдавливает рукопожатие лучшей подруги. Подбадривая и наделяя силой.
— Так они все…
Бригелла улыбнулась.
— Одна из них, обессилев от ужаса, вскрыла себе бритвой вены. Остальные шестеро покорно вернулись в дом на Репейниковой улице, под крыло к господину фон Леебу. Больше ни одну из них не видали в Броккенбурге. Знаешь, это даже досадно. Я щедро кормлю сеньора Цинтанаккара, хоть и незнакома с ним лично, но лишена возможности полюбоваться плодами его труда. Согласись, есть в этом нечто несправедливое!
Герцог Абигор, адский владыка, даруй мне всю силу, что может выдержать мое тело. Дай мне всю злость, скопленную тобой за тысячи лет. Сделай меня сокрушительной, точно выпущенная пуля. Отведай крови, которой я щедро поделюсь с тобой…
Два шрита расстояния — бой в упор для человека, вооруженного рапирой, но если хочешь дотянуться до противника вооруженном кастетом рукой, требуется сделать по меньшей мере пару небольших шагов. Барбаросса успела сделать один — быстрее, чем Бригелла спохватилась или сумела моргнуть. Успела ощутить, как сладко ноют растянувшиеся точно тетивы сухожилия, на миг ощутив себя античной катапультой, посылающей в цель снаряд. Успела отвести вбок руку, чтобы не вышибить из сустава плечо, посылая «Скромницу» снизу вверх, сокрушительным ударом, который должен был вмять маску Бригеллы прямо ей в лицо, с хрустом ломая кости за ним.
Не успела только понять, отчего та сидит на прежнем месте, бессмысленно улыбаясь, не делая попытки ни уклониться, ни перехватить ее удар, сжимая свою никчемную трубочку, которую так и не удосужилась раскурить. Так, точно эта никчемная деревяшка могла ее защитить.
А потом тонкая трубка в руках Бригеллы лопнула, сломавшись пополам — и прямо у нее перед лицом открылась дверь в Ад.
Из всех смертных, включая почтенные оберские роды, только фон Друденхаусы могли похвастать тем, будто заглянули в Ад через распахнутые двери — в страшный день Оффентурена. Никто не знал, что они там увидели, но в память об этом их потомки даже спустя триста с лишним лет выжигают себе правую глазницу.
Наверно, что-то подобное ощущает перед смертью человек, которым выстрелили из пушки, в тот миг, когда раскаленные пороховые газы вышвыривают его из ствола, превратив в фонтан вязкой жижи и ворох тлеющего тряпья.
Она ощутила удар в лицо чудовищной силы, удар, от которого оно раскололось пополам, как спелое яблоко, а может, это весь мир раскололся пополам с ужасающим грохотом, превратив ее в скомканную обожженную тряпку.
Это был не терцероль, у нее в плундрах. И даже не любимый моряками тромблон со смертоносным раструбом на конце. Это была херова ручная мортира, снаряженная двойной навеской пороха.
Барбаросса всхлипнула, суча ногами, пытаясь втянуть воздуха в раздавленную грудную клетку. Последнее, что успело сообщить ей тело, прежде чем по нему разлилось губительное онемение, это короткое ощущение полета и хруст под ребрами. Кажется, она отлетела в сторону, точно тряпичная кукла, во что-то врезалась, покатилась по полу…
Не открывай глаза, приказала она сама себе. Выстрел в упор оставляет чертовски мало от лица, будь ты первая в Броккенбурге красавица или отродье с лицом, похожим на подгоревший мясной пирог. Твои глазницы наверняка лопнули, а пасть разорвало пополам. Не сопротивляйся, не дергайся, не усугубляй свои мучения. Хоть раз в жизни будь пай-девочкой, отправься в Ад достойно, как подобает ведьме, вместо того, чтобы со звериным упрямством
Твое тело сейчас должно быть похоже на разметанную вилкой котлету, лежащую на краю тарелки. Никчемный хлам. Кровоточащие руины. Оно булькает в агонии, дергается и хрипит, содрогаясь в конвульсиях, и толку от него не больше чем от мешка, в который на скотобойне складывают лошадиную требуху. Ты паскудно жила, сестрица Барби, так хотя бы сдохни достойно…
Говорят, сперва ты ощущаешь жар. Легкий, едва ощутимый, он быстро разливается по телу, милосердно заглушая боль, и поначалу кажется даже приятным, похожим на ласковое прикосновение апрельского солнца сквозь толстое стекло лекционной залы. Но уже очень скоро ты ощущаешь себя полыхающей на костре ведьмой. Твои кости лопаются от жара, внутрености шкворчат, глаза кипят в глазницах, но это длится всего несколько мгновений — пока невидимое пламя пережигает те нити, которыми душа крепится к телу. А после…
После ты, сделавшись каплей расплавленной меоноплазмы, начинаешь свое бесконечное падение в Ад, пронзая, точно крохотный метеор, все его слои, которых там больше, чем песчинок на дне, чем ветров в небе, чем грехов на совести юной красотки. Ты проносишься сквозь моря из расплавленного металла и бездны ядовитых миазмов. Сквозь миры, состоящие из битого стекла и сливового варенья. Сквозь облака пепла и конфетти. Сквозь бессчестные измерения и невозможные, противоречащие друг другу, координаты.
Это будет долгое, чертовски долгое путешествие, ведь Ад состоит из мириадов кусков, которые соединены между собой где стальными цепями и наезженными трактами, а где и волоском из кошачьих усов. Некоторые чертоги, лежащие на этом пути, устроены столь противоестественно и жутко, что человеческий рассудок, не в силах выдержать увиденного, взрывается как перегнившая тыква в первые же мгновения, отчего в расплавленное море падает уже не человеческая душа, а комок верещящей меоноплазмы. Другие, напротив, могут подарить знания, немыслимые в мире смертных, или наслаждения, которых ты никогда не смог бы испытать при жизни.
Башни из обожженной кости, лишенные фундамента, растущие во все стороны сразу, внутри которых собраны все гримуары, хранящие адскую мудрость. Роскошные залы, отделанные черным хрусталем и белым золотом, в которых никогда не прекращается пиршество, а прислуживают за столом многорукие стеклянные девы в ливреях из свежесодранной кожи. Величественные скалы, инкрустированные самоцветами размером с карету, из расселин в которых бьют ручьи сладкого вина и горькой желчи. Отделанные венецианским бархатом будуары, в которых денно и нощно совокупляются существа, для которых сама человеческая природа — величайшее оскорбление. Пылающие крепости, двигающиеся на исполинских ногах и пожирающие своих защитников. Острова из обсидиана, пронзенные медными шпилями…
Это падение может быть ослепительно коротким или бесконечно долгим — адские владыки не видят разницы между секундами и веками — но далеко не все души долетают до конечной точки своего назначения. Некоторые души замерзают и разбиваются вдребезги. Другие тают, как воск, под гнетом новых, неизведанных прежде, чувств. Многих пожирают в пути бесчисленные адские отродья, хищниками шмыгающие во многомерной бездне, существа слишком чудовищные и невообразимые, чтобы обрести форму в мире смертных. Эти охотно лакомятся свежей меоноплазмой или превращают души в вечно кричащие от нестерпимой муки самоцветы, которыми украшают себя и своих вассалов, иногда сооружая роскошные подвески и диадемы…