Барби. Часть 1
Шрифт:
Херня! Херня! Херня!
Барбаросса ощутила, как дробинка, завязшая в ее груди, едва заметно шевельнулась. Дернулась, передав окружающим ее мягким потрохам толику сидящего в ней жара. Маленький уголек, запеченный в ее плоти. Отколотый осколок кости с острыми гранями. Частица адского пламени, дремлющая в колыбели из мягкой человеческой плоти.
Херня. Даже если бы в гостиной у старика укрывался демон, куда более коварный и хитрый, чем обычный привратник, стерегущий хозяйское добро, он нипочем не смог бы проскочить внутрь нее, точно муха в пасть зевнувшего пса. Она бы почуяла. Она ведьма — может, не лучшая в мире, но с тонким чутьем, она непременно…
Взрыв,
Это была обманка. С самого начала. Финт, которым лезвие рапиры вспарывает воздух у тебя перед носом, заставляя терять прыть и напор, чтобы мигом позже, уже настоящим выпадом, войти тебе в живот.
Обманка. Трюк. Фокус, и примитивный, из тех, что рассчитаны не на сведущего демонолога, а на самоуверенную суку, нахватавшуюся адских наук и мнящую себя ведьмой. На сестрицу Барби, самонадеянно считающую себя самой прожженной сукой на блядской горе. Самой хитрой и ловкой, способной выпутаться из любой паскудной ситуации.
Во имя всех блядей Ада, мертвых и живых.
Барбаросса даже не ощутила ярости, лишь глухую, распирающую ребра, тоску.
Тот, кто сооружал ловушку, нарочно рассыпал по всему дому письмена, сплетенные в причудливом хаотичном узоре. Пытаясь расшифровать их, отыскать смысл в бессмысленном, жертва теряла концентрацию, ослабляя на миг внутренние барьеры и тогда…
Барбароссе захотелось взвыть, чтобы выпустить эту острую дробинку, ерзающую внутри нее. Ерзавшую с самого начала, на которую, однако, она не обращала внимания, не удосуживаясь снизойти до мелких жалоб тела.
Бригелла молча разглядывала ее. Пристально, как зритель в первом ряду разглядывает авансцену первой в этом сезоне пьесы, боясь упустить не то что реплику, но и малейшее движение персонажей, перемену декораций или жест. Только в этот раз все актеры — это я, отстраненно подумала Барбаросса, ощущая себя точно бы голой под этим взглядом.
— Мы часто используем те силы, в устройстве которых не до конца разбираемся, — произнесла вдруг Бригелла, не меняя позы, не сводя с нее глаз, будто бы даже оцепенев на своем месте напротив, — Это в нашей природе. Мы используем энергии Ада, чтоб обустроить собственный быт, хотя бессильны разобраться в том, как они устроены. Мы охотно порабощаем его мелких созданий, запирая их в телевоксах, аутовагенах и лампах, хотя они куда более сложны, чем мы сами. Мы словно жадные муравьи, отщипывающие своими крохотными челюстями кусочки от лошадиного трупа, совершенно не склонные размышлять о том, частью какого хитро устроенного механизма они являются. Так повелось испокон веков, Красотка. Использовали же наши предки огонь прежде чем поняли его суть посредством алхимических реакций, или воду, чтобы утолить жажду? Оффентурен ничего не изменил, по большому счету.
О чем она болтает? Барбаросса обнаружила, что потеряла нить разговора — крохотный комок, пульсирующий в груди, на миг заставил ее позабыть обо всем, существующем за пределами ее тела. Но Бригелла как будто и не ждала ответа.
— Я мало что знаю о Цинтанаккаре, том существе, что живет внутри тебя, — спокойно сообщила она, — Судя по всему, он устроен куда сложнее и хитрее своих собратьев. У него
Надо ударить ее, подумала Барбаросса, не ощущая в сжатых кулаках привычной силы. Сейчас, пока она увлечена своей болтовней. Короткий шаг и, резко повернувшись, правой рукой в висок. Она обмякнет — тут же подхватить, крутануть вокруг оси, швырнуть на пол, усесться сверху на грудь. Вторым ударом сломать нос, чтобы льющаяся кровь мешала ей дышать, третьим и четвертым перебить ключицы, заставив руки безвольно обвиснуть. Пятый… Над пятым она еще подумает.
— Скольких ты отправила туда, рваная шлюха? — процедила она, чтобы не дать Бригелле заметить движение ее правой руки, поползшей в сторону потайного кармана, — Скольких после Панди?
Бригелла приложила палец к губам, будто пытаясь припомнить. Многие суки в ожидании драки становятся напряженными, скованными. Но не она. Эта вела себя непринужденно и спокойно, словно они с Барбароссой спокойно развалились на лавочке, чтобы пощебетать после занятий. Если это была актерская игра, то наивысшего сорта. Чего еще ожидать от «шутовки»…
— За последний год? Шестерых. Ты — седьмая. Знаешь, это оказалось чертовски удобно. Тот прелестный домик в глубинке Верхнего Миттельштадта стал моей маленькой личной гильотиной и я щедро кормила его, уж поверь.
— Этот демон, — Барбароссе пришлось сделать усилие, чтобы произнести вслух имя, — Цинтанаккар, он…
Бригелла легко кивнула.
— Он делал за меня всю работу. Быстро, аккуратно, а еще — очень чисто. Мне больше не было нужды марать руки. Каждый раз, когда мне надо свести счеты с очередной сукой, я просто отправляла ее туда. Рассказывала сказки про набитые золотом сундуки, дряхлого хозяина и возможность хорошенько набить карманы. И даже была настолько милой, чтобы сообщить имя запирающего дверь демона. Чертовски любезно с моей стороны, не так ли?
Пальцы Барбароссы, отправившиеся к потайному карману, чтобы извлечь «Скромницу», увязли в плотной шерстяной подкладке, всего на полдюйма не добравшись до металла. Ей надо еще немного времени. Меньше минуты. Пусть Бри болтает, мило хлопая ресницами, пусть поет, точно забывшийся дрозд на ветке. Сейчас наступит ее очередь сплевывать зубы на пол, пуская пузыри окровавленным перекошенным ртом…
— Что с ними сталось?
— Ни одна из этих шестерых не вернулась, — Бригелла мягко очертила чубуком трубки полукруг в воздухе между ними, будто не замечая ее отчаянных попыток достать оружие, — Неудивительно. Демон, который прислуживает старикашке, смог сожрать саму Пандемию, легендарную воровку, а эти суки не годились ей в подметки. Как и ты, впрочем. Иногда я следила за их судьбой. Не потому, что намеревалась написать об их судьбе миннезанг, отнюдь, скорее из праздного интереса. Выскочив из домишки старикашки фон Лееба, они принимались метаться, точно кошки, к хвосту которых привязали кусок горящей пакли. Самые отчаянные пытались сопротивляться, самые никчемные — спрятаться. Но как ты убежишь от того, что заперто внутри тебя, верно? Цинтанаккар сожрал их всех до единой. Ему нравится вкус человеческого мяса, но еще больше ему нравится пожирать душу своей жертвы, уничтожая смелость, разум, достоинство, все прочее, превращая свою жертву в кусок воющего от ужаса мяса, покорного своей судьбе, покорно плетущегося на бойню. Семь часов могут пролететь как единый миг, когда пьешь вино или ласкаешь юную прелестницу в койке, но для демона с талантами Цинтанаккара это долгий срок.