Барби. Часть 1
Шрифт:
— Во-первых, с этого момента и впредь ты будешь обращаться ко мне уважительно и достойно, как вассал обращается к сеньору.
Личико гомункула скривилось.
— Так тебе не терпится стать моей хозяйкой?.. Чертовски мило. Может, еще усыновишь меня? Обещаю, я буду самым любящим и верным дитем в этом трижды блядском городе и…
Барбаросса поднесла склянку с уксусом к горлышку сосуда и уронила вниз каплю. Одну-единственную каплю, но гомункул вздрогнул, точно услышал, как трескается стекло его обиталища. Крохотные ручки испуганно дернулись, не обремененный зубами рот несколько раз широко раскрылся, демонстрируя серо-алое нёбо, украшенное
— Черт! Хватит! Не надо!
— Ты будешь обращаться ко мне уважительно и достойно, как вассал обращается к сеньору, — терпеливо повторила Барбаросса.
— Буду, — гомункул ожесточенно потер ручками глаза, — Черт, буду. Буду именовать тебя «госпожа ведьма», если тебе так угодно. Хоть бы и «госпожа герцогиня»…
— Достаточно будет называть меня по имени, Барбароссой.
— Хорошо… Барбаросса.
— Смышленый малец, — Барбаросса одобрительно погладила сосуд по стеклянному боку, — Сколько бы нам ни осталось времени, ты будешь вежлив со мной, обходителен и учтив. С этим все ясно. Второе…
— Что?
— Ты расскажешь мне все о существе, которого называют Цинтанаккар. Прямо сейчас. Все, что тебе известно. Все, что ты знаешь. И если утаишь хоть что-то, поверь, будешь отчаянно в этом раскаиваться, чувствуя, как уксусная кислота разъедает твое мягкое тельце.
Гомункул нахмурился. Барбаросса не имела ни малейшего представления о том, как ему удаются гримасы, его лицо явно не достигло той стадии, на которой формируются мимические мышцы, рыхлая кожа плотно прилегала к костям раздувшегося черепа. Но каким-то образом ему удавалось вполне сносно передавать одной мимикой человеческие эмоции.
— Я расскажу, — согласился он, — Но не жди от меня слишком многого, ведьма… То есть, Барбаросса.
— Согласна и на ведьму, — буркнула Барбаросса, — Выкладывай.
Гомункул поежился в банке. Точно ему на миг, несмотря на толстое стекло и слой питательной жидкости, передался холод вечернего броккенбургского ветра, беспокойно шныряющего в подворотнях, точно ищущий добычу головорез.
— Я не так уж много о нем знаю, — вздохнул он, — Наши виды не находятся даже в близком родстве друг с другом. Я — то, что когда-то должно было стать человеком, заточенный в банку плод, он — демон, прирученный и связанный, покорный своему хозяину, но злобный как все адские отродья.
Барбаросса вновь ощутила заточенную в ее плоть горячую дробинку. Показалось ей или нет, но дробинка эта как будто бы сместилась немного вправо и вниз, теперь она размещалась не в грудине, за сердцем, а над печенью. Возможно, она только мерещится тебе, Барби, возможно это просто твоя чертова мнительность и…
Дробинка дрогнула. Едва заметно, но даже этого было достаточно, чтобы Барбаросса испуганно прижала ладонь к животу.
Ни хера не мерещится. Там, внутри нее, в самом деле засело нечто скверное. Оно не ощущалось живым — яйцо, что не успело проклюнутся, крохотное семя, оброненное в ее потроха — но оно ощущалось чужеродным. Отчаянно чужеродным и… опасным.
— Но ты кое-что знаешь о нем, так?
Гомункул неохотно кивнул.
— Мы с ним делили кров у старика. Не очень долго, около трех лет. И, как все домочадцы, имели возможность немного… присмотреться друг к другу. Я мало сведущ в демонах и никогда не изучал адских наук, но про охотничьи повадки этого кое-что знаю.
— Он в самом деле так злобен, как говорила Бригелла?
— Злобен? — гомункул усмехнулся, — Помнишь ту тварь, что пошалила в Нижнем Миттельштадте
— Демон Мариол, — машинально произнесла Барбаросса, — Младший конюший из свиты короля Астилиэля. Он рассвирепел из-за того, что тем днем повстречал на улице рыжего человека, а Мариол ненавидит рыжих. Магистрат за день до того приказал всем рыжим надеть колпаки, да только…
— Даже в Броккенбурге, городе на вершине ведьминской горы, находятся недалекие дураки, не соображающие, с какими силами имеют дело, — кивнул гомункул, — Мариол в ярости освежевал на месте незадачливого рыжего, и еще две дюжины прохожих и простых бюргеров. Из их кожи, говорят, он скроил прелестные половички, которыми украсил двери окрестных домов…
— Цинтанаккар так же зол?
Гомункул хмыкнул.
— По сравнению с Цинтанаккаром Мариол сошел бы за забавляющегося щенка, треплющего хозяйскую обувь. Тварь, которая поселилась внутри тебя, не просто зла, это воплощение адского пламени, способного сожрать все, с чем соприкасается. У него нет силы, как у адских владык, но, к твоему несчастью, ему довольно и того, что он имеет, завладев твоим телом и всеми его потрохами. Он черпает вдохновение от чужой боли и поверь, в этом искусстве он чертовски сведущ.
Барбаросса инстинктивно прижала руку к печенке.
— Значит, он намерен пытать меня, пока я не повинюсь и не вернусь к старику?
Голова гомункула едва заметно дернулась — кивок на человеческий манер.
— Ты даже не представляешь, как много слоев и смыслов у того явления, которое вы, люди, легкомысленно именуете болью. Он будет терзать твою плоть, он будет медленно ломать твой рассудок, он будет причинять тебе пытку за пыткой, пока течет отпущенный тебе срок, и с каждым разом усиливать нажим. Пока ты не превратишься в обезумевшую тень, мечущуюся по городу в поисках спасения. Но спасения не будет. Если мы с тобой не найдем его сообща. И, смею заметить, наше время тает с каждой…
— Кто он таков? — быстро спросила Барбароссы, — В чьей свите состоит? Каким титулом владеет?
Гомункул усмехнулся. Не издевательски, как прежде, даже отчасти печально.
— Уже думаешь о том, как добраться до него через его сеньора? Не трать времени, ведьма. Этого я не знаю — и не думаю, что кто-то в Броккенбурге знает. Возможно… Возможно, у него нет ни свиты, ни титула, ни сюзерена. Такие демоны встречаются в мире — вольные адские духи, свободные от вассальной клятвы…
— Как тогда старик заполучил его? — нетерпеливо спросила Барбаросса, пристально глядя на гомункула сквозь стекло, — Как связал, как подчинил себе, как заставил караулить свое добро? Какому демонологу заплатил?
Гомункул вздохнул.
— И этого я тоже не знаю. Единственное, что мне известно — Цинтанаккар не из здешних краев. Он из…
— Из Сиама? Старик раздобыл его, когда служил там во времена Сиамской войны?
— А ты сошла бы за умную ведьму, — гомункул ощерился в неприятной улыбке, — На фоне выводка головастиков, конечно. Да, черт возьми, эта тварь родом с востока. Ее колыбель — ядовитые джунгли Сиама. Или Лаоса. Или… Черт, неважно. Ума не приложу, где фон Лееб нашел ее и как подчинил — я поступил к нему в услужение много лет спустя, когда он, выйдя на пенсию, уже обосновался в Броккенбурге. К слову, это накладывает чертовски неприятный отпечаток. Может, ты и смыслишь что-то по части здешних демонов — едва ли много, но, по крайней мере, до сих пор жива — однако едва ли что-нибудь знаешь о демонах востока.