Бард, который ничего не хотел
Шрифт:
– Никого больше ко мне сегодня не пускать!!! – выкрикнул Кириан и, прихрамывая на отсиженную ногу, помчался в холл.
И столкнулся с посыльным из шляпной лавки, едва разминувшись с тремя посыльными из лавки готового платья и двумя из парфюмерной. Уворачиваясь, бард налетел на посыльного из лавки обувной и на посыльного из лавки чулочной, которые наступили на ноги тоже посыльному, но, судя по почти пустым рукам[20], из лавки ювелирной.
Секундой позже он понял, отчего до сих пор Свинильды не было видно и слышно.
– Киречка, солнышко мое белобрысенькое! – вынырнув из-за спин посыльного авангарда, с восторженным придыханием проворковала его невеста. – Пока ты занимался государственными делами,
– Сколько? – сдавленным голосом вопросил Кириан, медленно понимая, что кроме замка, дома и титула у него нет ничего, и это «ничего» включало в себя такую мелочь, как наличность.
Лес рук, сжимающих счета, метнулся к нему как по команде.
– Сколько?!..
– Ну Киречка, ну лапочка моя, ну ты же теперь рыцарь, а настоящие рыцари не отказываются побаловать какими-то грошовыми пустячками свою маленьких девочек, - приказчица сложила губки огорченным бантиком.
Менестрель лихорадочно прикинул, хватит ли расплатиться хотя бы с ювелиром, если выгребет все заначки, продаст старую квартиру и новый замок – и пришел к выводу, что вряд ли.
– Извини, Свинильда, - развел он руками, - но я думаю, от чего-то тебе придется отказаться.
– Или от кого-то? – глянула она многозначительно. – Настоящие рыцари лягут костьми, чтобы исполнить малейший каприз своих дам, а тебе гроша ломаного на меня жалко!
– Нет, что ты, гроша мне на тебя не жалко!
– отступил под напором обиды и презрения менестрель.
– Ненадолго же твоей любви хватило… Придется остаться без подарка на свадьбу… как какой-нибудь нищенке… девке… последней дуре, полюбившей музыканта… говорила мне матушка… если бы жива была… Эх, сирота я горькая… - Свини понурилась, опустила голову – и сердце барда сжалось от презрения к самому себе: «Ты же хотел этого. Ты же знал, какая она. Ты не собирался ее перевоспитывать, потому что старое проще снести, чем ремонтировать, как говорят строители. Так что сейчас тебе в ней не нравится? Ты заполучил ее – так наслаждайся! Твое желание почти сбылось».
И хотя Кириан отчего-то не был уверен, что именно в его мозгу зародились эти слова, он был абсолютно убежден, что будь его собственный мозг в состоянии работать продуктивно после такого денька, он сказал бы то же самое.
– Долговые… расписки… принимаете? – сипло спросил он посыльных, и так и не смог решить, было ли его счастьем или несчастьем, что долговые расписки они принимали.
Не успела обрадованная Свинильда умчаться, погоняя караван посыльных к своим апартаментам, как откуда-то со стороны кухни донеслись тяжелые шаги, сопровождавшиеся лязгом железа и скрипом кожи. Недоброе предчувствие раскаленным шилом кольнуло миннезингера, душа тоскливо заныла, голова замоталась, требуя от мозга немедленно проснуться и прекратить этот кошмар, пока не зашло слишком далеко… но было поздно. Из-за угла показался улыбающийся во весь рот капитан Кайденн.
– Всё готово! – гордо доложил он.
– Что… готово? – пятясь на всякий случай, уточнил Кириан.
– Всё! Чучело, конь и доспехи! Его величество, узнав, что только это удерживает вас от участия в турнире, всё прислал! Почти бесплатно, то есть, в кредит!
– Не говорите при мне этого слова… - промычал поэт и скривился.
Воображение нарисовало
– З-замечательно, - не слишком уверенно предположил бард, видя по выражению лица капитана, что от него ожидается ответ. – Продолжайте в том же духе.
– Пойдемте! – просияв, махнул рукой Кайденн.
– Куда?
Офицер удивленно приподнял брови:
– Продолжать в том же духе, как вы только что сказали!
Первым, кого увидел Кириан, был конь. Огромный, черный, с копытами размером с обеденную тарелку и ноздрями как дымоходы. Если бы из них вырывался дым, бард ничуть бы не удивился. Конь посмотрел на нового хозяина, скривился и заржал.
– Без тебя знаю, - буркнул миннезингер под нос и хмуро продолжил осмотр внутреннего двора, превращенного старательным Кайденом в филиал ристалища.
Рядом с конем стоял черноволосый смуглый юноша, не уступавший ему ростом и сложением.
– Эмрис Дуфф, ваш оруженосец, - любезно пояснил офицер. – Будет служить вам и учиться у вас ратному делу.
Юноша быстро склонил голову – то ли в почтительном приветствии, то ли пряча выражение лица.
На газоне у стены дома лежала куча выгнутого железа, блестящего под мягкими лучами послеобеденного солнца. К стене, будто основа для шалаша, прислонилось с десяток копий и три щита различного фасона. Из травы торчала пара мечей. При виде ее желудок поэта наполнился льдом и завязался на узел – вероятно, чтобы не растерять ни единой льдинки при джигитовке. А посреди двора, там, где еще недавно была клумба бессмертников, на тележном колесе стояло оно.
Чучело.
В одной его символической руке был щит, в другой – мешок с песком величиной с конскую голову. Если учесть, что при сравнении имелся в виду не любой среднестатистический конь, а новый иноходец Кириана, то мешок был размеров внушительных, чтобы не сказать, устрашающих.
Менестрелю не надо было объяснять, что его ждет. С видом приговоренного даже не к смертной казни – к вечным мукам[21], он направился к доспехам…
Второй раз за день Кириан очнулся в кабинете на канапе, с мутным взором, раскалывающейся головой и болью во всем теле, словно капитан Кайденн, оруженосец Эмрис и Луг плясали на нем джигу, и с тоскливым чувством дежа-вю. Тоски сему достойному чувству прибавляло осознание того, что впереди у него еще много-много счастливых моментов, подобных этому. Если бы у менестреля было соответствующее настроение, он бы придумал название такому дежа-вю наоборот, но настроения у него не было не только соответствующего или несоответствующего, но и вообще никакого, и оставалось ему лежать, страдать, и вспоминать последний на сегодня – как он весьма надеялся – аккорд позора и унижения. Полтора десятка попыток взобраться на Луга, пренебрежительно отступавшего в самый последний и важный момент, раза в два больше атак на щит увертливого чучела и одну успешную – только для кого, понять он не успел, потому что коварный истукан, развернувшись, огрел его мешком по спине так, что летел он головой вперед[22] до дальней стены, где его уже поджидало милосердное забвение.
И снова чувство холодной тоски и потери – незаметной и трагичной – пронзило всё его существо, но на этот раз, показалось ему, он был гораздо ближе к разгадке, только пошевели рукой… или протяни извилину… или наоборот… Вот если бы еще бедная, разламывающаяся голова работала как надо – он бы непременно всё вспомнил и сообразил…
– Шлем, наверное, придется выбросить, - раздался под его ухом знакомый, но почти забытый в суете последних дней голос.
Попытка повернуть голову выстрелила в шею и плечо, словно из арбалета. Бард страдальчески пискнул и замер.