Барды
Шрифт:
Интересно представить себе такое приветствие в элитном лицее или в платном вузе постперестроечной эпохи.
В институте 50-х — естественно.
Этот налет комсомольской задушевности, нарушающий у Якушевой чистоту тона, сообщает ее песням и то трогательное косноязычие, которое поначалу озадачивает, а потом обезоруживает обаянием доверительности.
Процитирую фрагмент из песни «Ты — мое
Кому — «им»? Членам бюро, разбирающим персональное дело? «Ну, как ты к нему относишься?» Уши вянут, слова застревают в горле. Сейчас вылепят выговор с занесением. «Пропоешь» тогда…
А может, это оступание в прозу — не оплошность, а интуитивно уловленный «пароль опознания»? Знак свойскости? Улыбка привета? Помните пушкинское: «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю…»?
Летит мелодия, а потом пресекается, препинается. Певучее: «Поймаю песню налету» сминается репликой из капустника: «Про нас чего-нибудь сплетут». Пленительное: «Вечер бродит по лесным дорожкам…» потом сваливается в интермедию: «Не смотри ты так неосторожно, я могу подумать что-нибудь не то»… и в этой кокетливой интермедии, надо признать, тоже есть что-то пленительное… Как и в лукавом: «И все же на всякий пожарный ты не забывай про меня!» Уберите «всякий пожарный» — лукавинка исчезнет, лучик погаснет. Уберите из фразы «Я грущу…» — ее «необязательное» продолжение: «…на всякий случай, понимаешь, просто так», — и фраза ослабеет, хотя, формально говоря, от шутки «грусть» в ней должна ослабляться. В стихе: «Без тебя я — не я, вот история какая» — вторая половина вроде лишняя, но именно она сообщает стиху обаяние, без которого и грусть, и любовь делаются чересчур… многозначительными, что ли, а многозначительность и многозначность — не одно и то же.
Романтика осаживается в разговорность.
Грозы волосы наши полощут, Спуск обрывист, отвесен подъем…Очень похоже на Визбора… А вот и комментарий:
Мы становимся проще и проще В переменчивом быте своем.Простота, прозрачный быт, светлая переменчивость. Нечаянность.
А вот, наконец, и долгожданная «грамматическая ошибка»:
На ногу ногу запрокинув…Это записной романтик разглагольствует в «визборном» обществе. «Запрокинув» вместо «закинув» — остолбенеешь от этакого оборота!.. и напрасно. Потому что это не ляпсус, а литературная реминисценция. Из Пастернака:
В траве меж диких бальзаминов, Ромашек и лесных купав, Лежим мы, руки запрокинув И кверху головы задрав…Конечно, дерзость запрокинувшегося в небо гения дает совсем иной поэтический результат, чем эксперимент молоденькой певуньи, поменявшей в этом обороте руки на ноги.
Я это к тому, что милое косноязычие, кое-где оттеняющее летучие ритмы Якушевой, — не оплошность и не «недотяг», а своеобразная установка, нащупанная, скорее всего, интуитивно. Проще, проще! — осаживает себя душа, провожая грозы и встречая ветры, а в следующем четверостишии закладывает строку, далеко не простую:
А закаты рассветов полны…— предоставляя будущим комментаторам решать, то ли эта строка навеяна «Пилигримами» Бродского, то ли этих «Пилигримов» предвещает.
Еще одно простецкое задание по ориентированию в поэтической подземке:
Я с детства люблю лабиринты метро И четкость внимательных справок Идешь себе слева и, наоборот, Стоишь с чемоданами справа…С кем перекличка? Навскидку — с Маяковским: «Иду направо — очень хорошо!»
Следующее четверостишие:
Нигде так спокойно не дышится мне, Здесь ясно, прохладно и тихо. А если случится, что «Выхода нет», То рядом окажется «Выход»…А может, все-таки Окуджава? «А те, что идти хотят, должны держаться левой стороны»…
И при всей этой подспудно ощущаемой, тайной искушенности — поэзия Ады Якушевой кажется девственно самобытной; ее искушенность именно «тайная», и непонятно, как среди этих утесов и скал, плотин и трамплинов, взлетных полос и дорожных развязок, милицейских жезлов и солдатских котелков — светло журчит этот ручеек, эта ниточка в лабиринте, этот серебристый голосок, веселый говорок души, всех любящей, всех понимающей и жалеющей.
Дело в том, что ей все наши указатели и плотины — как бы «без разницы». Ей все равно, скажут ей «да» или «нет». Это всеобщее выравнивание, или всеобщее уподобление, или всеобщее перелицовывание реальности и составляет секрет Ады Якушевой, тайный пароль ее поэзии, ее уникальный «ход».
Мы так похожи и не похожи, Легко понять нас и не понять. И все же он совсем не «ваш», Он мой корреспондент. Здравствуй! Это главное — ты здравствуй! Главное — ты будь, хоть как-нибудь… Ты был иль не был? Бедствие мое… Ты был иль не был? Жил ты или не жил? Мне все равно, сколько лет позади, Мне все равно, сколько лет впереди… Хочешь, уехать в далекие страны я Умолю, умолю, умолю, Или навеки любить перестану я, Что люблю, что люблю…