Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы
Шрифт:
Доктор выдвинула ящик стола, достала оттуда карандаш и лист бумаги и протянула мне.
— Будь умницей и нарисуй мне в зале ожидания красивую картинку. А мы с тётей немного побеседуем, и потом пойдёте вдвоем гулять, ладно? Ты ведь уже большая девочка!
В зале ожидания все стулья были заняты детьми, матерями и отцами, некоторые младенцы сидели на руках у своих матерей, и я хотела было вернуться в кабинет к врачу. Но тут я заметила, что подоконник очень низкий, что вполне можно на нём прекрасно рисовать. Наверное, все смотрели на меня и думали:
Карандаш, который дала мне доктор, не был обычным — один конец у него был красный, а другой — синий. Школьницы научили меня, что если конец цветного карандаша немного послюнявить, картинка получается особенно яркой, и я по очереди лизала оба конца. Рисунок должен был быть таким, каким и следовало быть рисунку большой и славной девочки!
— Пойдём теперь! — вдруг услыхала я немного взволнованный голос тёти Анне. — Ну, идём, опять ты копаешься! — скомандовала тётя, взяв меня за плечо. Я едва успела схватить свой незаконченный рисунок и карандаш, а тётя уже тянула меня за руку на лестницу.
— Идём, идём! — подгоняла она меня. — Нам нечего тянуть время: надо быстро поехать в Кадриорг, чтобы прогуляться по берегу моря! Надо скорее обрести душевное спокойствие, так врач велела!
— Но… — попыталась я взять слово.
— Что но? Никаких но — что врач велит, то и надо делать! — рассердилась тётя Анне. — Думаешь, у меня нет дел поважнее? Господи боже мой, у меня одна работа погоняет другую: надо забрать мясо у коптильщика и отнести проштемпелевать. И приготовить посылку для Эйно, и отнести на почту, и… Но если доктор велит обретать душевное спокойствие, возражать нельзя! Хоть разорвись, а доктора слушаться изволь!
Тётя тараторила безостановочно, и мы уже отошли далеко от поликлиники, когда мне, наконец, удалось вставить:
— Но карандаш доктора остался у меня… и рисунок я ей не отдала!
— Господи! — Тётя остановилась испуганно. — Почему ты сразу не сказала? Теперь доктор подумает, что ты украла её карандаш… Если хочешь знать, она не взяла у меня денег, ни копейки! Что нам теперь делать, пойдём обратно?
— Картинка у меня почти готова, — сказала я и показала тёте рисунок. — Я немножко написала тоже, но буквы получились не очень-то красивые…
— Да сдрасвуит! — прочитала тётя Анне и хмыкнула. — Да здравствует! — поправила она недовольно. Она имела дело с рисунком большой и славной девочки, на котором три красных флага, развевавшиеся между синими облаками, они буквально призывали воскликнуть «Да здравствует!».
— Ладно, — разрешила тётя Анне, сложила мой рисунок пополам и сунула в сумку. — Не станем опять беспокоить доктора этими флагами. А карандаш я ей верну, когда она придёт ко мне на работу делать перманент.
— И рисунок тоже отдашь?
— Ну да… — сказала тётя, помедлив. — Но нам некогда прохлаждаться. Теперь быстренько на трамвай. Поедем на прогулку!
Бег наперегонки после успокаивающей
После успокаивающей прогулки мы пришли в парикмахерскую на Ратушной площади, и обе сильно устали. Что бы ни говорила мне тётя, в ответ она слышала только одно: «Хочу домой к маме и тате!». Когда тётя Анне, наконец, повысив голос, объявила, что мамы нет дома, и только бог знает, где она вообще, я потребовала плаксиво:
— Хочу к тате!
Сладковатые запахи парикмахерской вдруг сделались приторными, жара в помещении стала удушающей, а от гудения фенов, похожих на большие каски, заложило уши. Тётя Вальве уже ушла из своей маникюрной кабины и в задней комнате поправляла швы на чулках, а сама была в удивительно красивой голубой комбинации, украшенной кружевами.
— Ой, как жаль, что у меня сегодня совсем нет времени, — сказала она мне, наспех погладив по голове, а тётя Анне в это время утверждала, что я упрямая, как незнамо вето, и что она не знает даже, что со мной делать.
— Вообще-то мы могли бы пойти в кафе «Пярл» поесть мороженого, но как раз на сегодня у меня другие планы. Видите, мой жених ждёт у двери с мотоциклом, я обещала поехать с ним в Пирита…
Мне показалось очень обидным то, что моя подруга согласилась поехать в Пирита с каким-то стриженым «под ёжик» оболтусом вместо того, чтобы лакомиться со мной мороженым. И мне совсем не понравилось, что Грибочек вдруг натянула на красивую комбинацию с кружевами мышино-серое, как мешок, платье. Оставила хотя бы кружева выглядывать из-под подола…
— Зачем ты напялила это жуткое платье? — выпалила я. — Такие ужасные рукава, что… что…
Грибочек расхохоталась:
— Рукавов-то нет — это покрой кимоно, миленькая моя! Покрой кимоно нынче в большой моде! Да-да-а!
Подруга-маникюрша послала мне с одного пальца воздушный поцелуй и поспешила к своему жениху-мотоциклисту.
— Ладно. Дадим ногам немного передохнуть, а потом ноги в руки и… — сказала тётя Анне. — Половина плана этого дня ещё не выполнена, но куда денешься! Выпьем чашечку хорошего кофе и потом начнём действовать.
Задняя комната парикмахерской была отделена от зала, где работали, маленькой лесенкой из трёх ступенек и бежевыми гардинами вместо двери. Тут парикмахерши переодевались, жевали в свободные моменты жирные пирожки из слоёного теста и ванильно-сахарные чайные булочки, а спустя какое-то время опять приходили выпить «чашечку хорошего кофе», который, похоже, никогда не кончался в кофейнике, накрытом стёганым чехлом из материи с аляповатыми цветами. С кофе и раньше случалось у меня то же самое, что с куриным супом и тушеной морковкой: запах-то очень нравился, но с первым глотком стало ясно, что запах и вкус — разные вещи. Если дома я недовольно заявляла, что совсем не хочу, то в парикмахерской следовало говорить: «Спасибо, больше не надо!» Жизненный опыт показал, что всё равно, объявляла ли я просто, что не хочу, или говорила «спасибо», резкий выговор от тёти Анне в обоих случаях был обеспечен.