Барнаша
Шрифт:
Целый день шли они в Иудею. Сопровождаемые небольшой толпой самых упорных почитателей Иисуса. Надеявшихся на Его помощь, на то, что Он в Иудее найдёт место и время для них, и исцелит их страждущие души и тела. Они шли в отдалении, не присоединяясь к ученикам. Благоговение не позволяло им смешиваться с ними, с теми, кто был близок к их земному Божеству.
Дома в Вифании они достигли к вечеру. Сумерки ещё не ложились покрывалом на город, но в потемневшем небе уже было предчувствие ночи; медленно и неумолимо гасло светило, и без того весь день прятавшееся за тучами, меркли краски дня. Холода не могло быть в это время года, но, при приближении к дому, где царило горе, многих охватил озноб, и
Лазарь был ещё очень молод, и смерть его ужалила сердца многих. Не только сожалением о молодом, всеми любимом человеке, но и предупреждением — собственная смерть может придти рано, куда раньше, чем телесные недуги позволят смириться с неизбежным и даже желать его…
Во дворе дома, в саду было немало людей, пришедших утешить Марфу и Мириам. Таковы люди на востоке — они сбиваются в шумные, говорливые толпы и в минуты радости, и в часы огорчений. Есть немало тех, кто готов побыть плакальщиком при чужом горе, любопытным и не всегда столь уж сострадательным наблюдателем. Не стоит винить их за это, они как дети, наивны и легко увлекаемы, всё, что они делают, делают с детской верой в собственную правоту и непогрешимость. Они — рабы традиций, им всегда очень важно, что скажут по поводу их собственного поведения люди. Разве мы не смотрим порой со снисходительной улыбкой на детей, чьё поведение — сплошная бравада, всё — напоказ, всё — наружу?! Хотя при этом, хорошо бы, чтоб мы этих детей любили, тогда при виде их выходок мы способны и умиляться, и испытывать гордость…
Среди тех, кто был в саду, многие знали Иисуса, и не только в лицо, но и по делам Его. Он с учениками остался за оградой, но, тем не менее, в мгновение ока весть донеслась до сестёр. Мариам без приказа мужа покинуть дом, находясь в семидневном трауре, не могла. Тогда как Марфе это не возбранялось «Шивой» [309] , и она выбежала навстречу Учителю.
Печальное, осунувшееся от горя и заботы лицо. Опухшие от слёз глаза, дрожащие руки. Горечь присутствовала в словах, что она повторяла вновь и вновь:
309
Еврейский траур подразделяется на периоды, в течение которых скорбящие постепенно переживают свою утрату и возвращаются к нормальной жизни. Шива — основной период траура в течение семи дней со дня похорон. Скорбящие не занимаются никакой деятельностью, сидят дома, полностью погруженные в траур, однако они могут уже проводить обычные религиозные обряды. Внутри периода Шива особо выделяются три первые дня, следующие за погребением. Эти дни называются — три дня плача.
— Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой!
Шум и вой плакальщиц доносился и в сад. Иисус поморщился. На лице его сменили друг друга раздражение происходящим и сострадание к Марфе. Искренняя, порывистая, нежно любящая, могла бы она притворно рыдать над могилой брата? Для неё Лазарь умер. Она видела его болезнь, его угасание. Она страдала, и это принесло Ему новую боль, а ведь казалось, что больнее быть не может. Видя лицо Его, исполненное любви, она добавила:
— Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог.
Это
— Воскреснет брат твой, — сказал Он ей в ответ.
— Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день, — ответила Марфа, доказав, какой хорошей была ученицей. Но в голосе её не было надежды. В этих словах отозвалась вся усталость, и всё безверие, приобретённое в последние, невыносимо тяжёлые для неё дни. Слёз у ней уже не было, как не было и надежды.
Он касался её плеча, успокаивая, лаская. Неважно, что говорил, — а говорил то, что было подсказано Ормусом заранее. Он хотел передать ей свою уверенность, своё знание того, что должно свершиться. Он не мог видеть её такой убитой, раздавленной горем.
— Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрёт вовек. Веришь ли сему?
Что ей было до того? Брат, её молодой и весёлый брат, её надежда и опора, её добрый друг, ушёл навеки, осиротив, унеся с собой всю радость жизни. Все мысли её занимал лишь Лазарь, и не до мессианства Иисуса ей было сейчас. Вздохнув, она ответила то, во что верила до сих пор, о чём говорили изо дня в день ей те, кого она любила, в том числе — её ушедший брат.
— Я верую, что Ты — Машиах, Сын Божий, грядущий в мир.
И ушла в дом. Позвала тайно Мариам к Учителю. Ревность и зависть к Иисусу была во многих сердцах, и она хотела бы уберечь Его от встречи с обладателями ревнивых сердец. Но те, кто пришёл посочувствовать горю Мариам, решили, что она идет к склепу, где успокоился Лазарь. Пропустить момент драмы, когда она будет рыдать, захлебываясь слезами, у камня, закрывшего вход в могилу? Ни за что! И они устремились за нею вслед. Преимущество бедняка — в одиночестве, которым он окружён. Ведь если в горе рядом с бедным есть хоть одна живая душа, то именно та, которая искренне скорбит. Главное у такого друга — подставить плечо, разделить горе, плакать вместе с тем, кого любит.
Но Мариам не была бедной, и незаметной быть не могла. И иудеи, пошедшие вслед за ней, стали свидетелями этой встречи.
Женщина бросилась навстречу мужчине. Один из учеников попытался оттолкнуть её. То был Иуда, чётко знавший: её не звали сюда! Не приказали придти, никто из них не слышал высказанного вслух пожелания мужа. А ведь лишь по приказу его могла она выйти во время траура из дома. Если не к могиле брата был её путь, не для исполнения обряда покинула женщина печальный кров. Они ведь стояли за оградой сада, чтобы быть вдали от толпы сочувствующих, и ее не звали сюда!
Иисус перехватил руку Иуды. А Мариам упала без сил на колени у Его ног, и прижималась к свободной руке мужа, ощущая силу всем существом своим, ища защиты и утешения. Лицо её было залито слезами, но глаза упорно искали Его глаза. Слёзы мешали, но она стремилась узнать ответ на томивший её вопрос. Вот почему так заглядывала она в Его лицо. Он знал, чего она хочет.
— Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой! — повторяла она то, что в эти дни говорилось без конца.
А Он слышал другое.
— Спаси его! — умоляла она. — Если не сегодня, то уже никогда не разбудить его от зелья, что давал Ормус. И ты, и я знаем — завтра будет поздно. Ради нашей с тобой жизни, ради Марфы, и во имя собственной жизни — тоже, согласен был брат на всё. Он выполнил условие. Ему было страшно, очень страшно пройти смерть при жизни. Ему было плохо от снадобий. Он держал меня за руку до последнего мгновения, и сжимал её, успокаивая, как теперь держишь ты. Мы выполнили всё, что от нас требовали, но ради нашей любви, пожалуйста, выполни то, что требуется от тебя.