Барнеби Радж
Шрифт:
Секретарь наблюдал все это с усмешкой, но другие мысли занимали его и скоро вытеснили из его памяти сэра Джона. Ему подали обед, но он не дотронулся до него и велел все унести. Он беспокойно шагал из угла в угол, то и дело поглядывая на часы, пытался читать, или уснуть, или смотреть в окно – и не мог. Так прошли четыре томительных часа. Когда стрелки на циферблате показали ему, как много прошло времени, он прокрался по лестнице на самый верх и, выйдя на крышу, сел там, лицом к востоку.
Он не ощущал прохладного ветра, овевавшего его разгоряченный лоб, не видел веселых лугов, к которым повернулся спиной, ни леса крыш и дымовых труб перед глазами, ни даже дыма и поднимавшегося тумана,
– А в той стороне все так те темно! – бормотал он, как в лихорадке. – Негодяй! Где же обещанное тобой зарево?
Глава пятьдесят четвертая
Между тем слухи о начавшихся в Лондоне беспорядках довольно широко распространились по окрестным деревням и городкам. Весть эту повсюду встречали с тем страстным интересом ко всяким ужасам и жаждой необычайного, которые свойственны роду человеческому, должно быть, от сотворения мира. Однако эти события казались людям в те дни (как казались бы и нам, если бы мы не знали, что они – исторический факт) чудовищно-невероятными, и очень многие жители дальних селений, в других случаях довольно легковерные, никак не хотели верить, что такие вещи возможны, отмахивались от приходивших отовсюду вестей, как от нелепых басен.
Мистер Уиллет – вероятно, не столько потому, что он, поразмыслив, пришел к определенному выводу, сколько попросту из присущего ему упрямства, – был в числе тех, кто решительно отказывался даже обсуждать этот животрепещущий вопрос. В тот самый вечер, а может, даже в тот самый час, когда Гашфорд в одиночестве высматривал что-то с крыши, Джон Уиллет спорил со своими тремя друзьями и собутыльниками, при этом он усиленно мотал головой и в результате этих упражнений был так красен, что являл собой настоящее чудо и освещал крыльцо своей гостиницы, где все они сидели, как громадный сказочный карбункул.
– Уж не думаете ли вы, сэр, – сказал мистер Уиллет, сурово глядя на Соломона Дэйзи (ибо он имел привычку во время пререканий атаковать самого смирного из всей компании), – что я – круглый дурак?
– Что вы, Джонни, бог с вами! – запротестовал Соломон, обводя взглядом кружок друзей. – Этого мы никак не думаем. Вы не дурак, Джонни, нет, нет!
Мистер Кобб и мистер Паркс дружно закачали головами и пробормотали:
– Нет, нет, Джонни, про вас этого не скажешь!
Но такого рода комплименты всегда только раззадоривали мистера Уиллета; он окинул собеседников взглядом, полным неописуемого презрения, и сказал:
– Так чего же вы приходите и заявляете мне, что сегодня вечером отправитесь в Лондон все трое, чтобы своими глазами все увидеть и составить себе собственное мнение? Разве, – тут мистер Уиллет с видом глубокого возмущения сунул в рот трубку, – разве моего мнения вам недостаточно?
– Но мы еще не слышали его, Джонни, – смиренно пробовал оправдаться Парке.
– Не слышали, сэр? – повторил мистер Уиллет, меряя его взглядом с ног до головы. – Не слышали? Не г, сэр, слышали! Разве я не говорил вам, что его величество, всемилостивейший король Георг Третий, не потерпит никакого бунта и безобразий на улицах своей столицы [76] , так же как не допустит, чтобы его собственный парламент задирал перед ним
76
…король Георг Третий, не потерпит никакого бунта и безобразий на улицах своей столицы… – Восстание действительно было подавлено благодаря личному вмешательству Георга III, настоявшего на решительных мерах.
– Да, Джонни, но это же только ваши соображения, утверждать этого вы не можете, – возразил неугомонный Парке.
– Почем вы знаете? – с важностью возразил Джон. – Вы просто упрямый спорщик, сэр, и слишком много себе позволяете. Как вы можете знать, что это только соображения? Не помню, чтобы я когда-нибудь говорил вам это, сэр!
Мистер Паркс, видя, что он забрел в дебри метафизики, из которых не знал, как выбраться, пролепетал что-то вроде извинения и больше не вступал в спор. Наступило молчание, длившееся минут десять или пятнадцать, затем мистер Уиллет вдруг так и покатился со смеху и, немного успокоившись, заметил, кивая на своего недавнего противника:
– А я, кажется, недурно его отделал!
Мистер Кобб и мистер Дейзи тоже засмеялись и утвердительно закивали. Паркс таким образом был признан разбитым наголову.
– Как вы думаете, будь все это верно, разве мистер Хардейл уехал бы на такое долгое время? – снова заговорил Джон, помолчав. – Неужели он не побоялся бы оставить дом на двух девушек и нескольких слуг?
– Э, что там, – отозвался Соломон Дэйзи. – От Лондона до его дома – путь немалый, а эти бунтовщики – так все говорят – не отходят от города дальше, чем на две, самое большее – три мили. И знаете, некоторые богатые католики даже отослали сюда для сохранности все, что поценнее. Такие по крайней мере ходят слухи.
– «Ходят слухи!» – сердито передразнил его мистер Уиллет. – Мало ли что! Ходят слухи и о том, что вам, сэр, в марте месяце являлось привидение. Да никто в это не верит.
– Ну, ладно, – сказал Соломон, вставая, чтобы отвлечь внимание двух приятелей, которые захихикали после ответа Джона. – Верят мне или нет, а это – правда. И как бы то ни было, если идти в Лондон, то идти надо сейчас же. Значит, до свиданья, Джонни. Вашу руку!
– Я не подам руки человеку, который идет в Лондон ради такой глупости! – объявил мистер Уиллет, пряча руки в карманы.
Трем приятелям пришлось ограничиться тем, что они пожали ему локти. Проделав эту церемонию и забрав из прихожей свои шляпы, палки и плащи, они еще раз простились с Джоном и ушли, обещав завтра сообщить ему подробные и самые достоверные сведения о положении в Лондоне и, если окажется, что там все спокойно, признать, что он был вполне прав.
Джон некоторое время следил, как они брели по дороге в ярком свете летнего заката, и, выколачивая золу из трубки, смеялся про себя над их глупостью. Он хохотал так, что у него даже в боках закололо, а нахохотавшись до изнеможения (на что понадобилось времени немало, так как он смеялся так же медленно, как размышлял и говорил), уселся поудобнее, спиной к дому, вытянув ноги на скамью, прикрыл лицо фартуком и крепко уснул.
Не скажу вам, сколько времени он спал, но проснулся он не скоро, когда закат уже погас, мрачные тени ночи быстро окутывали все вокруг, а на небе мерцали яркие звезды. Куры все убрались на свои насесты, маргаритки на лужайке сомкнули нежные венчики, жимолость, обвивавшая крыльцо, благоухала вдвое сильнее, словно в это? тихий час она утратила стыдливость и страстно отдавала ночи всю сладость своего аромата, а темная зелень плюща едва-едва колыхалась. Как безмятежно спокоен и прекрасен был этот летний вечер!