Барнеби Радж
Шрифт:
Соломону было очень страшно одному в таком безлюдном месте, да еще после всего, что он видел и слышал сегодня. Он предпочел бы пойти за мистером Хардейлом, но было в глазах и поведении мистера Хардейла что-то такое, что приковало маленького причетника к месту, и, боясь даже вздохнуть, он смотрел на лестницу башни со смесью страха и любопытства.
Снова посыпался мусор – едва-едва слышно; потом еще, и еще – казалось, он скользил из-под чьих-то очень осторожно ступавших ног. Затем Соломон различил смутные очертания человеческой фигуры. Человек поднимался по лестнице бесшумно, часто останавливался и смотрел вниз. Он то весь был на виду и продолжал трудный подъем, то скрывался из виду.
Вот он появился опять в неверном и слабом свете, уже повыше, но ненамного, потому что лестница
Опять посыпался сверху мусор, несколько камней покатились и глухо шлепнулись на землю. Соломон не сводил глаз с полоски лунного света на башне. А человек поднимался – тень его уже скользила по стене. Вот он показался… вот обернулся лицом к Соломону… и тут…
Пронзительный крик обезумевшего от ужаса причетника расколол тишину:
– Привидение! Привидение!
Раньше, чем замерли отголоски этого крика, в лунном свете молнией мелькнул второй человек, кинулся на первого, повалил, стал коленом ему на грудь и обеими руками вцепился ему в горло.
– Негодяй! – крикнул страшным голосом мистер Хардейл (ибо это был он). – Ты с дьявольской хитростью обманул всех, и тебя считали мертвым, но бог сохранил тебя, чтобы я мог… Наконец-то, наконец ты мне попался! На твоих руках кровь моего брата и его верного слуги, которого ты убил, чтобы скрыть свое зверское преступление. Радж, двойной убийца, чудовище, я арестую тебя именем бога, предавшего тебя в мои руки. Нет, хотя бы ты был силен, как двадцать человек, – добавил он, когда убийца попробовал с ним бороться, – ты от меня не уйдешь, не вырвешься!
Глава пятьдесят седьмая
Барнеби шагал взад и вперед перед конюшней, довольный тем, что он снова один, от души наслаждаясь непривычной тишиной и спокойствием. После шума и дикого возбуждения, в котором прошли последние два дня, блаженство одиночества и покоя казалось ему еще в тысячу раз отраднее. Барнеби чувствовал себя совершенно счастливым. Прислонясь к древку знамени, он стоял задумавшись, и ясная улыбка освещала его лицо, а в голове роились радужные видения.
Но разве он не думал о той, для кого был единственной утехой в жизни и кому неумышленно причинил такое тяжкое горе? Конечно, думал! Все его надежды и гордые мечты были связаны с нею. Это ее он жаждал порадовать оказанной ему великой честью, для нее мечтал о богатстве и жизни без забот. Как приятно ей, должно быть, слышать от всех о храбрости ее дурачка-сына! О, этого Хью мог бы и не рассказывать, он, Барнеби, сам это знает. И как чудесно, что для нее настала счастливая пора и что она так им гордится! Он ясно представлял себе лицо матери, когда ей говорили о всеобщем уважении и доверии к нему, храбрейшему из храбрых. Вот окончатся эти драки, добрый лорд победит своих врагов, и все опять заживут мирно, а они с матерью разбогатеют, – и как же радостно будет тогда вспоминать тревожное время, когда он храбро сражался! Будут они сидеть вдвоем в тихих сумерках, и матери не придется больше заботиться о завтрашнем дне. Каким счастьем для него будет сознание, что этого добился он, бедный Барнеби! И, погладив мать по щеке, он скажет с веселым смехом: «Ну, что, мама, разве я такой уж дурачок?»
От этих мыслей на душе у Барнеби стало еще веселее, глаза заблестели ярче от радостных слез, и он, весело напевая, стал еще бодрее шагать взад и вперед на своем одиноком и тихом посту.
Его неизменный товарищ, Грин, нес караул вместе с ним, но почему-то он, так любивший всегда греться на солнышке, предпочитал сегодня
77
…он, подобно царю Мидасу, шепотом поверял свои тайны земле и погребал их в ней. – Мидас – царь древней Фригии (Малая Азия) между VII и VIII вв. до н. э. Существует предание, что Мндас, слушая, как Пан играл на свирели, а Аполлон на кифаре, отдал в этом состязании первенство Пану, за что Аполлон наделил Мидаса ослиными ушами. Эту тайну знал только цирюльник Мидаса, но она так тяготила его, что он вырыл в земле ямку и шепнул в нее: «У царя Мидаса ослиные уши». Из ямки вырос тростник, в шелесте которого слышались эти слова, и все узнали тайну Мидаса. Диккенс неточно передает эту легенду.
Часы шли, и Барнеби, которому не было запрещено пить и есть в карауле (напротив, ему даже оставили бутылку пива и полную корзинку съестного), решил утолить голод, так как с утра еще ничего не ел. Он уселся на земле у дверей и, положив знамя на колени – на случай тревоги или внезапного нападения, – позвал Грипа обедать.
Ворон с величайшей готовностью явился на зов и, устроившись рядом с хозяином, прокричал:
– Я дьявол, я Полли, я чайник, я протестант, долой папистов!
Последние слова он выучил, слыша их часто от джентльменов, среди которых находился в последнее время, и произносил их с особой выразительностью.
– Правильно, дружок! Молодчина, Грип! – похвалил его Барнеби, отдавая ему лучшие кусочки.
– Носа не вешать! Ничего не бойся, Грип, Грип, Грип! Ура! Все будем пить чай, я протестант, я чайник, долой папистов! – выкрикивал ворон.
– Скажи: «Слава Гордону!» – учил его Барнеби.
Ворон, пригнув голову до земли, поглядел сбоку на хозяина, словно говоря: «Ну-ка, повтори еще раз». Прекрасно понимавший его Барнеби много раз подряд повторил эту фразу. Грип слушал с глубоким вниманием и по временам тихо твердил лозунг «Долой папистов», словно сравнивая обе фразы и проверяя, не поможет ли ему первая одолеть вторую, потом вдруг принимался хлопать крыльями, лаять или, словно в порыве отчаяния, с невероятным азартом и ожесточением откупоривал множество бутылок.
Барнеби был так занят своим любимцем, что не сразу заметил двух всадников, которые ехали шагом прямо к его посту. Увидев их, когда они были уже ярдах в пятидесяти от него, он поспешно вскочил и, отослав Грипа в конюшню, держа обеими руками знамя, ожидал их приближения, чтобы выяснить, кто они, друзья или враги.
Он очень скоро заметил, что один из них – знатный джентльмен, а другой – его слуга, и почти в ту же минуту, узнав в первом лорда Джорджа Гордона, снял шляпу и почтительно опустил глаза.
– Здравствуйте, – сказал лорд Джордж, не сдерживая лошади, пока не Подъехал к нему вплотную. – Ну, каковы дела?
– Все благополучно, сэр, все спокойно, – воскликнул Барнеби. – Наши ушли – вон по той дороге. Целой толпой.
– Ага! – Лорд Джордж внимательно посмотрел на него. – А вы что же?
– Меня оставили здесь часовым… караулить и охранять все до их возвращения. И я это делаю, сэр, ради вас. Вы хороший человек, добрый, да! У вас много противников, но нас не меньше, чем их, не беспокойтесь!