Барометр падает
Шрифт:
Ну, приняло правительство меры, приняло. Таможня дала добро. А то, что оплатил всё это Чижик — и аппаратуру, и расходные материалы, и перевозку, и установку, — об этом знать не нужно. Зачем? Ведь всё, что делает государство, оно делает не только для блага человека, не только во имя человека, но и на деньги этого человека. Других денег, кроме денег подданных, у государства просто нет, и быть не может. Благодарить государство за построенную школу — всё равно, что благодарить собственный кошелёк за то, что он выдал тебе три рубля. Ты положил в него десятку, а он выдал три, ага, ага. Изучайте Маркса, изучайте Ленина: что такое государство, как и для чего оно существует.
И вроде бы изучают,
Значит, не могут понимать. Пока. И пока же людям нужен старший. Тот, кто не даст потратить всё заработанное на петушков на палочке, сахарную вату, бенгальские огни и билеты в цирк. А потратит на необходимое. Ему, государству, необходимое.
Ведь что такое восемь аппаратов, пусть даже самых замечательных, для нашей страны? Капля в море. Капелька.
Но для «Винокурни» — в самый раз. То, что нужно в эти дни. Вот я и потратился.
Сюжеты давно сменились на обычные: битва за урожай, перевыполнение планов, борьба трудящихся в странах капитала.
И душа постепенно стала успокаиваться.
Я перелистал газеты.
В Москве в одном из зданий произошло обрушение. Пострадавшим оказывается своевременная помощь. Всё.
Всё!
И нечего раздувать!
Правда, зарубежные голоса старались вовсю. Более тысячи пострадавших, число погибших неизвестно. Причина разрушений — взрыв, но какова причина взрыва?
Диверсия? И тут же вспомнили о взрывах в метро. Но эксперты — буржуазные эксперты — говорили, что на подобные разрушения нужны сотни килограммов взрывчатки. Их в рюкзаке не пронесёшь. Затем «Голос Америки», а за ним и другие, заговорили о старой, довоенной взрывчатке — мол, анализ показал, что в её состав входил компонент, который в конце тридцатых повсеместно заменили на другой, более дешевый. Возможно, вещали западные станции, это отголосок минирования Москвы осенью сорок первого года. Заминировали, а разминировать забыли. То ли документы затерялись, то ли люди все погибли, или какая иная причина. Другие же утверждали, что забыть такое невозможно, и если взрывчатку оставили, значит, оставили сознательно. На всякий случай. Вдруг произойдёт переворот? В гостинице соберутся делегаты какой-нибудь «учредилки», или военная хунта, тут её и того…
В общем, изощрялись в предположениях. Но главным было то, что если да, что если «Москву» заминировали, и забыли разминировать, то ведь тогда и другие объекты могли заминировать — и забыть об этом, не так ли? Здания, вокзалы, метрополитен, даже Кремль?
Я выключил приёмник. Досадно слышать вражьи наветы, но трижды досаднее, когда эти наветы совпадают с собственными мыслями.
В самом деле: заминировать и забыть? Как такое возможно? Это же не рыбу динамитом глушить на таёжной речке, тут счёт на центнеры, на тонны. Минированием занималась команда, был приказ, были утвержденные планы, и, главное, Москва выстояла, Москву не сдали, и все документы должны быть в целости и сохранности.
Но под грифом «секретно». Вдруг секретность такая, что левое полушарие мозга не ведает того, что знает правое?
И потому Андрей Николаевич настаивает на том, чтобы мы жили на даче, а не в нашей роскошной квартире с видом на Кремль.
Я нарочно встал и подошёл к окну. Вот он, Кремль! Красиво, торжественно, чинно и благолепно. Я уже привык, и да, мне нравится. Чувствуешь гордость за страну, за державу. И за себя тоже, конечно. Начинается Земля, как известно, от Кремля, когда ещё замечено. Соответственно, чем ближе к Спасской башне, тем сильнее гордость, и ничего удивительного в том, что я горжусь особенно сильно, я, проживающий по улице Серафимовича в доме номер два, двенадцатый подъезд, восьмой этаж, квартира жилой площадью в двести четыре
Конечно. Ведь не в квадратных метрах счастье, не в раздельном санузле, даже не в Кремле, что виден из окна, а в осознании того, что мы живём в стране победившего социализма, в стране, где умер капитализм, и наступила эра равномерного распределения благ.
Но здесь, в Москве, всё-таки лучше. Хотя и может оказаться, что живёшь на бомбе. Положим, этот дом безопасен, в смысле — разминирован (что его не минировали в сорок первом, маловероятно), но — «Москва»? В тот день мы там ужинали. Задержись немного, и… или же взрыв произошёл бы немного раньше? А отчего он, собственно, произошёл? Самопроизвольно бабахнуло, или кто-то постарался? Кто? И зачем? Можно, конечно, спросить. У Стельбова, у генерала Тритьякова. Но лучше не спрашивать. Посчитают нужным сказать — сами скажут. Не посчитают — не скажут. Но то, что я молчу, вопросов не задаю, играет в мою пользу. Начнут думать, почему да отчего я такой молчаливый. Вдруг и сам до чего-то додумался? И начнут ценить.
А ответ прост: есть тайны, на которые нужно, как на столбы электропередачи, вешать табличку: череп и надпись «не влезай, убьёт». Так что без нужды — нет, не влезу. Нас уже убивали, хватит. Ничего хорошего в смерти нет. Проверено.
Я опять спустился вниз, в парикмахерскую. Постригся, а то оброс за месяц. Стрижка самая простая «офицерская», шестьдесят копеек без одеколона.
И опять к себе. Душ, смена белья, парадная форма, ордена. И пистолет в кобуре. В «Винокурню» я безоружным ходил, но то больница. А сейчас путь мой лежит в Спорткомитет, туда без пистолета ходить страшно. Шутка.
А костюм-то на мне того-с… Болтается. Ну да, потеря десяти процентов веса сказывается. Но рост прежний, ширина плеч прежняя, осанка прежняя — так что сойдёт. Не покупать же новый? К матчу поправлюсь. Или девочки подгонят по фигуре. А в Спорткомитете и не заметят. Или заметят, так переживу.
На всякий случай надел плащ: и на улице свежо, и орденами зря не сверкать.
На стоянке такси машин не оказалось. Я подождал пять минут, десять… Наконец, подъехала «Волга».
— Нарасхват мы, — сказал таксист. — Метро-то, слышали?
— Не слышал, — признался я.
— Закрыта Сокольническая линия. Не вся, несколько станций. Говорят, мины ищут, с войны которые. Вот люди поверху и двигаются. Кто на чём. На такси тоже.
— План-то перевыполняете?
— Перевыполняем, — и таксист вздохнул.
— А почему не слышу радости?
— Всё сверхплановое пойдёт в фонд восстановления, чтобы и «Москву» построить новую, и вообще… Срочно, к Олимпиаде. В нашем таксопарке мужики считают, что неспроста рвануло, совсем неспроста. Без ЦеРеУ не обошлось. Они Олимпиаду нашу хотят отменить, мол, какая Олимпиада, если Москва заминирована?
— Прямо-таки и заминирована…
— Вся, не вся, а вот Брежнев, Андропов, Суслов жили, ну, или живут в новых домах, послевоенных.
— Половина Москвы живёт в новых домах, — возразил я.
— Это да, но дом дому рознь. Есть такие старые дома, не дома, а хоромы. Стены между квартирами — в метр! Даже больше! С ходами, для вентиляции. В них в жару прохладно, а в морозы тепло. И ничего не слышно от соседей. У меня дядя в таком доме живет, он писатель, у него две сталинские премии.
— Интересно, — учтиво сказал я. — А вы, значит, в таксисты?