Баронесса Настя
Шрифт:
Настя и в самом деле держалась уверенно, так, будто пушкарём была много лет.
Объявив перерыв, старший лейтенант подошёл к ней, заговорил так, словно и не знал её никогда.
— А вы, товарищ сержант, неплохо наводите. Ствол у вас без рывков идёт.
— Но вы же мне сделали замечание.
Пряхин смешался на минуту.
— А это так... для порядку. Но вообще-то... вы, верно, не впервые маховичок в руках держите?
— Да, ходила к пушкарям. Они мне позволяли.
— Это меняет дело. Важно в бою не растеряться...
Она повернулась к нему и взгляды их встретились. Её серые с прозеленью глаза расширились, сделались круглыми, как у совы.
— Откуда вы знаете немецкий язык? — спросила Настя по-русски.
— Я рано потерял отца, — продолжил он по-немецки, — и вырос в немецкой семье. Невдалеке от Камышина и Сталинграда.
— Да, там колония ольденбуржцев. При Петре Первом приехали.
Сержант кинула взгляд по сторонам, — близко никого не было.
— О том, что вы владеете немецким, кто-нибудь знает?
— Нет, никто.
— Хорошо. Я вам советую, нет, я вас очень прошу, я даже требую: храните это в тайне.
— Я так и делаю. Помните там, в ночном полку, — разве кто знал об этом?
— А там почему вы скрывали?
— Стоило мне проболтаться, как меня тотчас забрали бы в разведку.
— Вы боитесь?
— Нет, не боюсь. В авиации любил летать, а тут... полюбил артиллерию. Вы же вот хотите стрелять из пушки, я — тоже.
Девушка задумалась. Глаза её сузились, потеплели. Страх за него прошёл. Она не хотела, чтобы Пряхин ходил в разведку.
— Разведку я люблю больше, — там риск, схватка характеров. Но там я боюсь другого, до дрожи, до боли в сердце. Меня пугает плен.
— Да, конечно, я понимаю. Но вам и отец запретил.
— Экспедиция готовится помимо отца. Он о ней ничего не знает и не должен знать.
— Вам нужен шофёр!
— Да, нужен. Я об этом подумаю. А сейчас идите. Мы не должны подолгу оставаться вместе.
Владимир пошёл к своему окопу. Занятия продолжались.
Старший лейтенант после многочасовых занятий на плацу приходил домой, ужинал молоком с белым хлебом и уходил в хлев на сеновал. Спал он крепко, без сновидений и до тех пор, пока не разбудит ординарец Куприн.
Сном младенца спал он и на этот раз. И, внезапно проснувшись, не знал, сколько он проспал и который был час, но чётко и громко раздавшаяся немецкая речь точно молотом ударила его по голове.
— Я напишу Сталину, и вы оба с отцом загремите в Сибирь. Не забывай, что ты родилась в Германии, жила там шестнадцать лет, с двадцать четвёртого по сороковой год, — и по духу, и по воспитанию ты немка.
— Я русская, в отличие от вас.
— Ты немка, и никуда от этого не уйдешь. Это ведь как представить. Скажу, что сам видел, как ты фонариком подавала сигналы вражеским самолётам.
И после паузы:
— Вот настрочу доносик... Можешь представить, что будет тогда с твоим любимым папенькой,
— Вы не посмеете.
— Я посмею, а ты лучше не сопротивляйся. Командованию язык нужен. И не кто-нибудь, а офицер, да ещё штабной.
Пряхин проснулся и жадно прислушивался к разговору. Подобрался к стене, где под самой крышей была оторвана доска и сияла звёздами полоска неба. Заглянул вниз и увидел стоявших один против другого мужчину и сержанта Абросимову. Мужчина вновь заговорил по-немецки.
Пряхин тихо сполз с сеновала, вышел на улицу с другой стороны и долго осматривался. Безлунная ночь плотно пеленала дома, деревья, постройки, за дальней околицей, на пруду, кричали лягушки. По улице шли два человека, видимо, разводящий с караульным. Он сел на завалинку своего дома. Тьма постепенно начинала редеть, дома и деревья явственно проступали в темноте. Начинался рассвет.
События разворачивались стремительно. Из штаба армии в полк прибыл офицер разведки и торопил Абросимову отправиться во вражеский тыл. Командир полка выделял ей в помощь любое количество солдат, но никто из них не знал немецкий язык. Абросимова протестовала: нужен шофёр со знанием языка. И тогда из штаба полка во все батареи поступил запрос: кто владеет немецким языком? Пряхин сказал комбату:
— Я знаю немецкий.
— Откуда? — удивился капитан Бородин.
— И довольно хорошо. Я несколько лет жил в семье немцев Поволжья.
Пряхина послали в полк. В штабе он увидел офицера разведки, сержанта Абросимову и низкорослого капитана с мелкими кудряшками волос на забинтованной голове, с глазами недобрыми, всё время куда-то уплывавшими.
Капитан где-то ушиб голову. Он въедливо и настороженно разглядывал Пряхина. Треснувшим голосом задавал вопросы:
— По-ихнему смекаешь?
— Рад с вами побеседовать, — ответил Пряхин по-немецки.
— Водить машину умеешь?
—Да, конечно, - продолжал Пряхин.
— У вас отличный выговор, — вступила в беседу сержант, — вы сойдёте за немецкого офицера. С вами я поеду, — и, пожалуй, вдвоём. Провожатых не надо.
Капитан не сводил с него ошалелых тёмных глаз. По-русски спросил:
— Вы живёте у тёти Поли?
—Да, верно. Мою хозяйку зовут тётей Полей.
— И постель устроили себе на сеновале? — продолжат капитан.
—Да, на сеновале.
— И слышали наш разговор с сержантом Абросимовой?
—Ночью я имею обыкновение спать, а в том, что вы облюбовали для беседы место у сарая тёти Поли, моей вины нет.
— Да, да... А теперь расскажите, откуда вы так хорошо знаете немецкий.
На словах «так хорошо» капитан сделал акцент, и это не понравилось Пряхину. «Плохо тебя стукнул кто-то», — подумал он в сердцах, предчувствуя неприятности от знакомства с этим субъектом.
— Извините, — заговорил Пряхин, и нотки недовольства зазвучали в его голосе, — но кто вы такой? С кем я имею дело?