Башевис-Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается
Шрифт:
Герой повести «Гимпл–глупец» (по–русски его именуют еще «Гимпл–дурень») начинает свой рассказ: «Их бин Гимпл там. Их халт мих нист фар кейн мар» ( «Я Гимпл–глупец. Я же не думаю, что я глуп»). Сол Беллоу перевел оба слова одинаково fool. Но в еврейском тексте герой назван Гимпл–там — арамейским словом, значащим не только «простак», но и «наивный», а еще «невинный» (в смысле «невинное дитя»). Слово это ассоциируется с одной из самых популярных еврейских притч из пасхального предания «Хагады» о человеке, имевшем четыре сына — хорошего, злого, простого (там) и такого, что не умел спросить. Это же слово связано со знаменитым рассказом замечательного хасидского мастера и учителя начала XIX века рабби Нахмана из Браслава о мудреце и простаке. Во втором предложении используется еврейское слово германского корня нар —
В современной книжной индустрии, где велика роль редакторов, внутренних рецензентов и литобработчиков, Башевис–Зингер сумел найти идеально правильную форму, обеспечившую всемирную славу его произведениям. Работа с переводчиками была подлинным творческим актом, где писатель не знал уступок. «Авторизованные переводы» писателя по сути своей стали вторыми оригиналами его произведений. Писатель читал вслух переводчикам текст, небольшими кусками, обсуждал каждое выражение, искал аналоги, тщательно полировал, часто переделывал характеры и сюжет, приспосабливал еврейские рассказы к американскому читателю. Только с английских «авторизованных переводов» писатель позволял делать переводы на другие языки. Поэтому некоторые сделанные в последнее время в России — якобы с идиша и явно вопреки воле писателя — переводы имеют жалкий топорный вид и даже отдаленно не напоминают подлинные тексты Башевис–Зингера. Исключением стали переводы на иврит, сделанные с идиша сыном писателя Исраэлем Замиром.
Уезжая из Польши, Башевис–Зингер бросил там молодую жену Рахиль с новорожденным сыном на руках. Семья их позже попала в Палестину. Единственный сын писателя вырос в кибуце Бейт Альфа, перевел свою фамилию на иврит (Зингер на идише означает «певец», как и Замир на иврите).
Исраэль Замир рассказывал в интервью израильской газете «Едиот ахронот» о своих встречах с отцом в Нью–Йорке:
— Я часто бывал у него на квартире в районе Централ парк. Каждый раз он давал мне доллар. Этого, по его мнению, должно было хватать на проезд и еду. Я удивлялся его скупости, но ничего не говорил. Мне было стыдно сказать, что я голоден.
Известный скупостью Башевис–Зингер по отношению к сыну проявил королевскую щедрость:
— Понадобилось время, чтоб сломить отчуждение, понять, что мир вовсе не черно–белый /…/ Я потихоньку стал читать его книги… /…/ Однажды он спросил меня: «Почему бы тебе не перевести что–нибудь мое?» /…/ Я удивился, но он поддержал меня… Мы долго сиживали вместе /…/ Он читал свои вещи, и мы тщательно, порой часами полировали их, искали нужное слово /…/ пока он не оставался удовлетворенным.
* * *
Замир, похоже, так и не понял, какой поистине царский подарок получил от судьбы. Он до сих пор тщательно избегает слова «отец», подчеркивает, что никогда не называл Башевис–Зингера «папа»:
— По телефону я говорил ему: «Слушай»… Лишь когда был маленьким, то начинал письма «Дорогой папа». Он был для нас человеком, живущим в Америке и раза два в год присылавшим два–три доллара в письме.
Отношения писателя с сыном всегда отличала отчужденность и холодность. Как отец, так и сын написали о своей первой встрече после Второй мировой войны. У Башевис–Зингера — лукавый, умудренный опытом и не сильно обремененный принципами еврейский человек созерцает наивного и самонадеянного, полагающегося на силу пришельца, которому многое предстоит узнать в этом мире. У Замира это встреча 25–летнего «нового ивритского человека», с высоты своего исторического оптимизма взирающего на смешного, немного жалкого своего отца, олицетворяющего все то, что сионизм был призван отменить.
Сегодня Исраэлю Замиру 74. И он с горечью замечает:
— Отец был богаче меня… Он продал права на свои произведения, включая экранизацию и театральные постановки, американскому издательству за очень большие деньги. /…/ Когда я хотел написать пьесу «Влюбленные и приятные» по его новелле «Двое», то вынужден был обратиться к американскому издателю. Только потому, что я сын писателя, они разрешили мне сделать перевод бесплатно. Иначе театру «Габима» пришлось бы заплатить большие деньги.
Израильский национальный театр «Габима» действительно
— Отец не любил постановок и экранизации своих произведений, считая, что они уводят от смысла, — замечает Исраэль Замир в интервью, — но я рад, что Евгений (Арье) сделал это хорошо, придерживаясь оригинала.
Постановки «Гешера» прошли в конце июля 2004 года в престижном нью–йоркском «Линкольн–Сентер» в рамках празднования 100–летней годовщины со дня рождения писателя с аншлагом. Влиятельный критик Лоренс Лопейт (в своем ток–шоу на нью–йоркском общественном радио WNYC) назвал «Гешер» самым еврейским театром в мире еще и за то, что там не ограничивают себя выдуманными идеологическими и языковыми рамками, а играют на всех наиболее распространенных сегодня языках еврейского народа — английском, иврите и русском.
* * *
Разумеется, во всем, что касается жизни и творчества Башевис–Зингера, субъективное тесно связано с извечными еврейскими конфликтами и архетипами. Символично, что современный стопроцентный израильтянин, профессиональный литератор Исраэль Замир не может согласиться, что он мог что–то унаследовать от идишиста Башевис–Зингера. «Все, что выучил, это из книг», — уверено замечал Замир. Так и современный Израиль до сих не готов к синтезу, не готов признать творчество Башевис–Зингера, как и всю культуру восточноевропейских евреев, своей интегральной частью. После получения Нобелевской премии повесть Башевис–Зингера «Раб» вошла в израильскую школьную программу. Но лишь по разделу «иностранная литература». Когда уже писалось это эссе, пришло сообщение, что Еврейский университет в Иерусалиме из–за недостатка средств вынужден закрыть академические программы на идише. Выяснилось, что идиш у них тоже в Департаменте иностранных языков.
Сионизм создавался на отрицании «галута» («изгнание» — ивр.), прежде всего языка идиш, еврейского быта в диаспоре. Всякое еврейское преуспеяние в диаспоре рассматривается сионистской идеологией как ненужное, а то и вредное. Тем более когда речь идет о культуре, которую сионизм взялся заменить. Еще сегодня фраза на идише в говорящей на иврите израильской компании вызывает приступ какого–то нездорового смеха. Нетрудно понять, почему именно историческая повесть «Раб», где есть мотив возвращение в Сион, включена в израильские хрестоматии. Она входит в обязательную школьную программу, и ее скучный разбор надолго отбивает у израильского школьника желание читать что–либо из Башевис–Зингера. Кстати, полные восточноевропейской мифологической и религиозной еврейской символики романы единственного израильского лауреата Нобелевской премии Шмуэля–Йосефа Агнона, писавшего на иврите, израильские школьники тоже читают с трудом. Скажем еще, что скверный русский перевод повести «Раб», выполненный в общем–то хорошим израильским издательством «Алия», надолго отбил у нас вкус к творчеству Башевис–Зингера.
Впрочем, Замир, сам писатель, переводчик, бывший заместитель главного редактора органа кибуцного движения «Ал–Амишмар» («На посту» — ивр.), с горечью говорит об отношении к творчеству и личности Башевис–Зингера в Израиле: «В Нью–Йорке есть улица его имени, в районе, где он жил. У меня же нет достаточного количества денег, чтоб в Израиле назвали его именем улицу».
* * *
Особый накал страстей приобрела полемика вокруг творчества и личности писателя, когда стало известно о присуждении ему Нобелевской премии в 1978 году. Не единожды Нобелевская премия по литературе, по уставу присуждаемая лично, символизировала всемирное признание не писателя, а литературного явления, направления, а то целой национальной литературы. Похожая ситуация произошла и с Пабло Нерудой, и с Александром Солженицыным, и с Иваном Буниным. Многие считали, что премия присуждена не самому Башевис–Зингеру, а всей еврейской литературе.