Башни Заката
Шрифт:
«Звезда Рассвета» выглядит потрепанной, но где ей досталось и почему — пока сказать трудно.
— Видать, Фрейгру пришлось нелегко, — замечает Мегера, шагая к тому месту, куда Синдер и еще один матрос опускают трап. — Ты только взгляни на борт.
Фрейгр встречает регентов на мостике у штурвала.
— С кем это ты столкнулся? — спрашивает Креслин, перевешиваясь и указывая на вмятины в корпусе.
— С камнями, пущенными из девалонской катапульты.
— Это еще почему? — спрашивает Мегера.
— Потому что гильдия купцов Сутии наложила на торговлю с нами запрет. Лишь горстка мелких торговцев
— Почему?
— Потому что троих из них арестовали. Нам пришлось удирать из Армата.
— Вейндре связалась с Белыми?
— Я должен бы сообразить. Вот ведь идиот, — бормочет Креслин.
Мегера с Фрейгром смотрят на него в ожидании объяснений.
— Судя по тому, что удалось узнать Шиере у своей сестры, Вейндре претендует на титул… маршала Оплота. Она вступила в союз с Белыми, а они устроили те дьявольские взрывы, уничтожившие Ллиз и старших стражей.
— Ну что ж, это многое объясняет, но объяснениями сыт не будешь, — говорит Фрейгр. — На сей раз у меня есть кое-какая выручка и небольшие приобретения, но — я уж прошу прощения, ежели мы ничего не придумаем, из следующего рейса мне и того не привезти.
— Что удалось раздобыть? — спрашивает Мегера.
— Провизии я хотел бы привезти больше, — говорит Фрейгр, делая жест в сторону готовящихся к разгрузке бочек. — Тут в основном кукурузная мука и ячмень из влажных уголков Сутии. Всего около пятидесяти бочонков. Белые маги скупают весь хлеб и за ценой не стоят.
— А что они с ним делают?
— Раздают пострадавшим от недорода в Монтгрене, Кифриене и Кертисе. А раздавая, по словам торговцев, повсюду рассказывают, что это ты загубил урожай во многих землях — в отместку за нежелание Белых покориться тебе и признать Предание.
— А что говорит на сей счет дражайшая сестрица? — спрашивает Мегера, переводя взгляд с груза на капитана.
— Дражайшая… кто?
— Риесса, — поясняет Креслин. — Тиран Сарроннина.
— Ничего, кроме того, что все толки о Западном Оплоте всегда служили для чародеев лишь предлогом.
— Надо думать, Белые и посейчас твердят, будто Западный Оплот намеревался силой обратить весь Кандар к Преданию.
— Еще как твердят, — кивает Фрейгр.
— А что еще ты раздобыл? — спрашивает Мегера.
— Малость золотишка. Больше, чем ожидал.
Мегера удивленно поднимает брови.
— Они что, отказываются продавать, но покупают? — высказывает предположение Креслин.
— Лишь некоторые. Те, с кем я сговорился прежде, чем гильдия вызнала, кто мы такие. Я же не орал на каждом углу, кто я и для кого торгую. Корабль ходил под флагом Монтгрена. Но у них самих на продажу мало что имелось, не было даже кифриенских сухофруктов, а уж этого добра всегда навалом. Я прикупил на свой страх и риск овсяных лепешек для лошадей — вы мне их не заказывали, но цену за них взяли невысокую, и мне показалось, что лучше везти фураж, чем пустые бочки. Ну а потом я все-таки откопал немного железа и кое-какую древесину. Правда, бревна короткие и в основном береза, она слишком ломкая и легко загнивает. Подвернулась парусина — взял и ее; небось пригодится. Тут еще на борт попросилась семья одного малого, который приходится кузеном Еритиллу. Он оплатил проезд золотом, к тому
Креслин благодарит Фрейгра, но понимает, что хотя капитан сделал больше, чем можно было от него требовать, привезенного явно недостаточно. Прежде всего это относится к муке.
Уже по пути к гостинице, где они оставили лошадей, Мегера откидывает волосы назад и говорит:
— Могло быть и хуже.
— Могло, но ненамного.
— Ну почему ты всегда видишь происходящее только с Белой стороны? Ведь что ни говори, а сорок с лишним бочек маисовой муки — это не пустяк. На некоторое время их хватит.
— Но ненадолго. Из одной бочки муки можно выпечь примерно четыреста караваев, а у нас под началом уже больше пятисот человек. Это… что тут получается? Ага, если по полбарреля в день, то все про все на три-четыре восьмидневки.
— Повторю: могло быть хуже. И бывало.
— Знаю. Но это слова, а они не приносят ни денег, ни еды. Если все откажутся торговать с нами, куда мы денемся? Как раз сейчас нам позарез нужна помощь, обещанная твоей дорогой сестрой.
— Ты всегда паникуешь, — заявляет Мегера, — вот и насчет домов боялся, но мы же их построили.
— Нехватка еды куда серьезней. Наших припасов по-прежнему недостаточно, чтобы пережить зиму. А прикупить сколько нужно не на что, да и негде.
— Может, перестанешь, а? — говорит Мегера, указывая на ясный небосклон и ласковое солнышко. — День выдался на диво, а проблемы будут всегда. Чем сокрушаться, давай лучше порадуемся хоть краткой передышке. Некоторое время никому не придется беспокоиться о том, как разжиться хоть какой-то едой помимо рыбы. А этот новый ремесленник, кстати, сварганит тебе несколько бочонков для твоего зеленого бренди.
— Ну…
— Суженый, я не хуже тебя знаю, что у нас множество нерешенных вопросов. Но их можно обсудить и попозже, а пока самое время порадоваться погожему деньку. Ты очарователен, но только когда перестаешь брюзжать.
Креслин смеется, а после того как в конюшне Мегера еще и обнимает его, прижавшись всем телом, ему хочется петь. Они садятся верхом и едут в цитадель. Возле дороги между двумя рыбацкими хижинами, из числа самых старых и обветшалых, Креслин замечает вырытую в песке и обложенную камнями яму, над которой мужчина и женщина с трудом пытаются натянуть кусок латаной парусины, призванной служить кровлей. Рядом играет с палками босоногий, одетый в лохмотья мальчик. Проезжающих мимо регентов никто из этих бедняг даже не замечает.
Жара стоит прямо-таки летняя, и Креслин утирает лоб, чтобы пот не попал в глаза. У обочины стоит с протянутой рукой девчушка.
— Подай монетку, благородный господин… всего одну монетку… медяк, — каштановые волосы девочки сбились в колтуны, лицо запылилось, ноги босы, а на теле нет ничего кроме выцветшей сорочки. — Всего один медяк…
У Креслина с собой лишь несколько золотых, и он оборачивается к Мегере.
— Хорошо, — она пожимает плечами, выуживает монетку и кидает попрошайке.