Башня на краю света
Шрифт:
Оживать корпуса начинали лишь ближе к вечеру, когда возвращались с работы мамаши с маленькими детьми в колясках или на багажниках велосипедов, прихваченными по дороге из яслей или детского сада, потом дети постарше возвращались из школы после продленки или из клуба и захватывали асфальтированные дворы с песочницами и всякими приспособлениями для игр. К вечеру дворы просто кишели детьми всех возрастов. В том числе и сверстниками Джимми. Особенно похож на него был один мальчик, высокий, красивый, со светлыми волосами. Она ловила себя на том, что стоит и смотрит на мальчика из кухонного окна, вслушивается в его голос, который, как и у Джимми,
А пока он приезжал только погостить, все более угрюмый и неразговорчивый, никогда раньше она его таким не знала. Не проявил он особого интереса и к комнате, которой она надеялась его поразить и заранее предвкушала это удовольствие. Зачем ему комната, сказал он почти словами мужа, если он все равно дома не живет. И чего он пойдет во двор играть с ребятами: во-первых, он здесь никого не знает, и потом, он вообще больше не играет ни в какие игры, что она, думает, он все еще грудной младенец? Так он и торчал дома, читал комиксы или слонялся по квартире и цапался с мужем, а не то просто сидел на стуле, уставясь в пустоту, и только действовал ей на нервы, не желая ничем заняться.
— Ну неужели тебе ничего не хочется? — спрашивала она.
Он лишь пожимал плечами, а чего ему хотеть, и ей вспоминались далекие времена, когда по всему полу в комнате были разбросаны его игрушки, а обеденный стол был завален его рисунками, красками, карандашами, вырезками… Кончалось, как правило, тем, что она давала ему денег на билет в кино и он проводил там целых два часа из того короткого времени, что мог бы пробыть с ней. А она-то так ждала его приезда, так ему радовалась.
— Очень важно, чтобы, когда Джимми приезжает погостить, у вас в доме была теплая, душевная атмосфера, — сказала фрёкен Лунд. — Это поможет ему освоиться с жизнью на новом месте.
Хорошо было ей говорить, а вот как это сделать? Джимми вообще с трудом привыкает к новому, и еще труднее было создать в доме теплую, душевную атмосферу, ведь у Джимми появилась манера холодно и презрительно кривить губы в ответ на все ее попытки что-то предпринять в этом отношении. Даже когда она ставила на стол его любимые блюда, легкая презрительная усмешка была у него всегда наготове.
Хорошим мальчиком его не назовешь, думала она во внезапном приступе страха, оглушительного, как удар. Они не сделали из него хорошего мальчика, как они обещали, а ведь скоро он станет совсем большим, он уже сейчас выше мужа, и на подбородке у него уже пробивается легкий, нежный пушок. А что же дальше? Что будет дальше?
Охваченная паническим страхом, она отпихивала от себя этот вопрос. Люди ведь стараются им помочь, а если не верить в воспитательные учреждения, что же тогда остается?
Фрёкен Лунд сказала, что знакомые их непременно разыщут и на новом месте, но сама же она была первой из старых знакомых, кто отпал, и, к своему удивлению, они ощутили это как утрату. Да, похоже было на то. Им и в голову не приходило, что с переездом на новое местожительство они покидают вверенный ее попечению район и лишаются ее забот, как вдруг она является и представляет им особу, которая отныне будет исполнять ее обязанности, —
Фрёкен Лунд с удовлетворением огляделась в квартире и пожелала им всех благ. Муж недоверчиво уставился на нее.
— Что же это получается — сами же загнали нас сюда, а теперь — будьте здоровы?
Фрёкен Лунд засмеялась.
— Я сделала для вас все, что могла, так что самое время мне сказать вам «будьте здоровы», как вы выразились. Не говоря уж о том, что это не мой район и мне здесь делать нечего.
— Ясно, — сказал муж и больше не проронил ни слова.
Следом за ней отпали приятели мужа. Приехали два-три раза, потом сборища как-то сами собой прекратились.
— Еще бы, черт дери! — рычал муж, защищая своих дружков. — Такая даль. Целое ведь путешествие. Кому охота сюда переться.
И сам стал по пятницам уезжать в город и пропадал до поздней ночи. Она не знала, встречается ли он с приятелями или просиживает часы в забегаловке в их старом квартале, он не говорил, и она понимала, что лучше не спрашивать, но ей и самой не хватало Харри и других его товарищей, и особенно не хватало того приподнятого настроения, которое охватывало мужа в ожидании прихода друзей, и ощущения праздника, воцарявшегося с их приходом.
Да, эти вечера остались лишь в воспоминании. Слишком многое осталось лишь в воспоминании. Когда-то Джимми жил дома, с ними, и когда-то она хоть немножко знала соседей по подъезду, хотя бы ту женщину, которая пила у нее на кухне кофе и с которой она потом при встрече охотно перекидывалась двумя-тремя словами. Когда-то муж каждое утро вставал и уходил на работу, а вечером возвращался, на полчаса позже нее, и вешал в передней свою кепку.
В тот вечер он необычно долго задержался в передней, гораздо дольше, чем нужно было, чтобы повесить кепку и вытереть ноги о половичок. Она подняла глаза от доски, на которой резала лук, гадая, что он так долго там делает, уж не ошиблась ли она, может, хлопнула не их дверь. А когда он вошел, она инстинктивно, словно из чувства самосохранения, провела еще несколько раз ножом и только потом решилась отложить его.
— Ну вот, настал мой черед, — сказал он. — Я теперь безработный.
Он произнес это таким тоном, будто признавался в в каком-то проступке, в чем-то постыдном, и стоял, опустив глаза, и казалось, целая вечность прошла с тех пор, как он уходил на работу с полной коробкой еды и вечером возвращался с пустой.
Он повторил:
— Вот так, работы для меня больше нет. Так по крайней мере они сказали.
Она кивнула. И снова прошла целая вечность, потом она спросила, не хочет ли он пива, а он ничего не ответил, возможно, даже не слышал. Он присел на табуретку, закурил сигарету, а она не знала, готовить ли ей обед или подождать, взяла пачку маргарина но тут же отложила ее и схватилась за нож. Муж наконец не выдержал:
— Да оставь ты к чертовой матери этот лук. Меня уволили! Дали под зад коленом. Не все ли равно теперь, когда мы будем обедать — на пять минут раньше или позже.
— Конечно, — испуганно поддакнула она, снова положив нож. — Конечно, Аксель.
— Говорят: «У нас, к сожалению, больше нет для вас работы, Фредериксен. Нам приходится сокращать производство. Не вы, говорят, один в таком положении, сейчас многие ходят без работы. Будете получать пособие».
— Конечно, — кивнула она.