Башня одиночества

Манфреди Валерио Массимо

— Это должно напоминать нам, что все мы смертны, падре? — спросил он вдруг.

Болтовня монаха оборвалась на полуслове, будто этот вопрос необратимо нарушил ход ученой беседы, до того звучавшей под древними сводами.

— Монах живет не в этом мире, — ответил он. — Вы, обитающие в миру, ничего не видите, потому что вас чересчур многое отвлекает, но нам слишком хорошо известно, что жизнь всего лишь мгновение и нас ждет переход к бесконечному свету. Я понимаю, — продолжал он, оборачиваясь к стене, возле которой высилась гора черепов, — все это кажется гротескным, мрачным,

но только для того, кто отказывается принимать истину. Видите ли, даже плод, лишаясь своей нежной мякоти, превращается в косточку, в сухое и твердое зернышко, но мы знаем, что из него появляется новая жизнь.

— Мы знаем, что внутри косточки есть семя, — возразил Филипп, — но здесь… — Он взял в руки череп, один из кучи, и повернул его так, чтобы просматривалась пустота внутри. — Здесь я ничего не вижу… только следы от вен и нервов, которые когда-то пульсировали под этим ссохшимся сводом, перенося мысли и эмоции, знания и надежды человеческого существа… Истина состоит в том, что мы окутаны тайной, и нам даже не указали способа проникнуть в нее, не считая нашего разума, постоянно пребывающего в ужасе от сознания неотвратимого бега времени.

Скажите мне, мой дорогой друг, как можно различить божественный рисунок в этом монотонном чередовании рождений и кончин, в копошении горячих тел, обреченных ради нескольких мгновений удовольствия продолжать в потомках проклятие боли, болезней, старости, свирепых войн, голода и эпидемий… А вы, монахи, отказывающиеся от соития с женщиной, не показываете ли вы нам, по сути, что совершенство жизни состоит в отказе от ее продления, в восстании против механизма, толкающего нас на собственное воспроизведение, прежде чем умереть? Мир, то, что вы называете мирской жизнью, падре, — это прежде всего пустыня, по которой скачут четыре всадника Апокалипсиса… Мир — это прежде всего страдания, и мы, живущие в нем, берем на себя полную ответственность за него.

— Мы тоже, — сказал монах, — хотя вам это может показаться странным. Если бы вы могли разделить с нами наш опыт, вы бы тоже так считали. Мы ставим все наше существование на единственный номер в рулетке жизни, мы приняли слово Сына Человеческого, который плакал, дрожал и кричал, истекая потом, при мысли о необходимости потерять ее. — Он опустил свою лысую голову, и борода коснулась потертой сутаны. — Но вы ведь не для этого сюда пришли, и тем более не для осмотра достопримечательностей нашего монастыря. У меня такое впечатление, словно я раньше уже видел вас, но очень давно.

Филипп вздрогнул.

— Продолжайте, прошу вас.

— Мне кажется, что я вас раньше видел, но если б это было так, вы бы выглядели старше…

Филипп не сумел скрыть волнения.

— Вероятно, вы видели моего отца, Десмонда Гаррета, десять лет назад. Это возможно?

Лицо монаха осветилось.

— Да, так и есть, но у него были черные глаза. Верно?

Филипп кивнул.

— Что искал мой отец? Я должен это знать. Он исчез десять лет назад в пустыне Сахара, и я ищу его, но все мои поиски висят на одной-единственной ниточке.

Монах немного помолчал, потом заговорил:

— Если я правильно помню, он попал сюда случайно. Когда

собирался отправиться в Африку. В то время ходили слухи о какой-то находке, сделанной в этой местности в ходе тайных раскопок. Ваш отец старался узнать об этом как можно больше: он много раз спускался в подземную часть города, бродил по бесчисленным галереям, прорытым в туфе благодаря давним извержениям Везувия. Он кое-что мне рассказывал, но многое держал в тайне, я уверен. В конце концов он приехал сюда, к нам, и уговорил меня помочь. Я указал, в каком направлении он мог бы следовать. Какое-то время он оставался здесь. Потом ему пришлось внезапно уехать, кажется, его жена… ваша мать, доктор Гаррет, плохо себя почувствовала… или ее здоровье, уже и без того слабое, вдруг ухудшилось. Больше мы о нем не слышали.

Филипп опустил голову, и перед его мысленным взором всплыл образ матери, лежащей среди сотен белых цветов, и отца, стоящего перед ней на коленях, закрыв лицо руками.

— Благодарю вас за любезность, падре, — сказал он. — И сожалею о своих словах. На самом деле я восхищаюсь вашей верой, более того, в определенном смысле вам завидую. Послушайте, у меня есть… одна подсказка, одна фраза, написанная моим отцом. Вероятно, в ней нет никакого смысла, но вам, быть может, она о чем-нибудь скажет. Это место напомнило мне о ней.

— Говорите, не стесняйтесь, — ободрил его монах.

— Фраза такая: «Звук доносится из-за ворот мертвых». Вам что-нибудь приходит на ум? Быть может, за этими ящиками, полными костей, есть дверь?

Монах с улыбкой кивнул:

— Вы знаете легенду о колокольчиках землетрясения?

— Нет. Никогда ее не слышал.

— Ну так вот, рассказывают, что каждый раз перед землетрясением из подвалов этого монастыря доносится звон колокольчика, нежный, серебряный звук, состоящий из нескольких нот; говорят также, что этот звук навеки защитил здешние стены, и действительно, они ни разу не обрушились. Еще и потому, что построены на удивительном фундаменте римской виллы.

— А вы когда-нибудь слышали этот звук?

— Нет. А вот ваш отец сказал мне, что слышал его. Действительно, в здешних местах было небольшое землетрясение как раз в то время, когда он жил у нас. Но может статься, ему просто показалось. Ваш отец был очень эмоциональным человеком, или я ошибаюсь?

Филипп не ответил.

— Скажите, что именно говорил мой отец об этом звуке?

— Я уже точно не помню. Знаю только, что в тот момент он любой ценой хотел открыть его источник.

— А вы — какой путь вы указали моему отцу?

— Идемте, — позвал монах, направляясь к дальней стене крипты. — Вы ведь понимаете, что в таком древнем монастыре, как наш, не может не быть какого-нибудь тайного хода.

— Меня удивило бы его отсутствие, — ответил Филипп.

— По правде сказать, тут нет никакой особой тайны. Видите, вот здесь, — указал он на ящик у дальней стены, наполненный костями, — здесь есть проход вниз, под землю: там настоящий лабиринт галерей. Отчасти это катакомбы с колумбариями, относящимися, вероятно, к юго-восточным кварталам древних Помпеи, но обширные области совершенно не исследованы.