Башня. Истории с затонувшей земли. (Отрывки из романа)
Шрифт:
— «Летучий голландец», — с насмешкой проронила Ослиная Голова, — занесенный к нам из дальних морей бурями и штормовыми ветрами. Надо же, чтобы такое случилось в самый канун праздника рабочего класса! Капитан корабля тоже здесь. Стоит рядом с Кожаной Сентой… {68} Все это скучно, нелепо и, главное, лишено обаяния. А ты что думаешь, Альбин?'
— Думаю, ей надо подумать о своей безопасносги. Море ведь холодное и глубокое…
— Ваши коллеги пожаловали, — Ослиная Голова кивнула в сторону двери. — Хайнц Шифнер в тоге, с лавровым венком на голове. В руке он держит чертополох, не исключено, что и настоящий. Вероятно, намекает на характер заключаемых им договоров с авторами. Что скажете, Роде, по поводу сегодняшнего превращения вашего шефа? Просто невероятно! Признайтесь, вы сбиты с толку?
68
Сента — персонаж оперы Р. Вагнера «Летучий голландец»: девушка, полюбившая капитана проклятого корабля.
— Барышня Вробель
Прикатила и партийная номенклатура Дрездена. Прикатила: на линейке с резиновыми шинами от экипажной фирмы «Хекман»; Лошадница Юле {69} сидела на козлах и разукрашенным по случаю праздника кнутом погоняла двух тяжеловозов. Фуникулер тем временем доставил других гостей и просто здешних жителей, которые украдкой бросали взгляды на наряженных рыцарями партийных секретарей, громко чокающихся друг с другом. Жены партаппаратчиков, одетые как владелицы замков, вели себя тише. Прохожие сутулили плечи и старались поскорей миновать эту группу. <…>
69
Юле Хекман — мужеподобная подруга зубной врачихи Кнаббе, борющейся за женскую эмансипацию. Ее прозвище Лошадница Юле — возможно, намек на героиню детской книжки Инзы Бауэр (р. 1948) «Все о лошадях».
Барсано говорил плохо, но коротко. Фразы были теми же, что всегда, и Мено спрашивал себя: верит ли сам Барсано в то, что говорит? скрывается ли за такими словесами живой человек, как в случае Лондонера {70} , который в профессорской коллегии и при прочих подобных оказиях ведет себя совсем иначе, чем дома, в своем кругу? О Барсано распространились кое-какие слухи, Лондонер рассказывал Мено, что репутация первого секретаря — на взгляд берлинского руководства — в последнее время пошатнулась: он, мол, слишком тесно сблизился с «друзьями» в Москве, питает неумеренную симпатию к определенным идеям тамошнего председателя Верховного Совета. Имел место даже «обмен визитами». Сейчас-то старый Лондонер лежит больной, у себя дома на проспекте Клары Цеткин; тем не менее еще вчера он присутствовал на читке одной пьесы, поправлял английское произношение Мено и так радостно-увлеченно следил за любимыми репликами, что его сегодняшнее отсутствие, якобы по причине болезни, заставляло серьезно задуматься. Конечно, Лондонер, в чем Мено был убежден, предупредил бы по крайней мере Филиппа, Юдит, обоих Эшшлораков и его самого, если бы знал, что появляться на маскараде, устроенном Барсано, опасно. Хотя, продолжал размышлять Мено, Лондонер мог намеренно воздержаться от такого предупреждения, ибо выдуманная им отговорка выглядит правдоподобнее, если нет его одного, тогда как близкие ему люди пришли; у Барсано, скорее всего, никаких подозрений и не возникнет. Властные отношения нынче стали текучими… Барсано подвергся нападкам в «Нойес Дойчланд», прокомментировавшей позицию московской «Правды» с такой «отчужденностью», что это отразилось на сейсмограммах и встревожило даже тех читателей, которые не обладают достаточным опытом в толковании признаков надвигающихся землетрясений.
70
Речь идет о Йохене Лондонере, отце Филиппа Лондонера. Прототип Лондонера-старшего — Юрген Кучиньски (1904-1997), немецкий историк и экономист. Во время войны он жил в эмиграции в Англии (где сотрудничал с советской и американской разведкой). Позже стал основателем и руководителем Отдела экономической истории в Институте истории АН ГДР.
Конферансье принял из рук Барсано инициативу ведения вечера, у него был такой же пунцовый галстук, как у пианиста, который, раскинув руки и зажмурившись, шагнул в пустоту (жаль, что никто в этот момецт не передвинул рояль); все другие музыканты Танцевальной капеллы тоже украсили себя пунцовыми галстуками, что породило ритмический аналог раскачивающихся водорослей или заградительного огня, едва оркестранты принялись со вкусом наяривать свои неувядающие хиты: рутина, живо напомнившая Мено торговок на дрезденском рождественском базаре, которые так же трезво и эффективно управлялись с елочными шарами, как эти инструменталисты — со своими звонкоголосыми носогрейками. Юдит Шевола наклонилась к нему;
— Раз, два, три, это па повтори… Социалистическая рабочая мораль, в приложении к танцевальной музыке. Вы всегда так неразговорчивы, господин Роде? Вам, между прочим, больше бы подошла фамилия Чибис {71} . Угостите меня вашим «Орьентом».
…но потом вдруг…
Эльза Альке, проходя мимо, задела цветы; при этом обнаружилось, что цветы увяли. Мальтакус, и вдова Фибиг, и «обезьяны» пили пунш, они уже начали вертеться на стульях, будто те их едва удерживали; ноги сами пускались в пляс,
71
Гидеон Эсдур Чибис - герой романа «Чибис» (1988) швейцарского писателя Андре Каминского (1923—1991): еврей, после войны приехавший в Польшу с утопическими идеями; позже он эмигрировал в Швейцарию и от разочарования в своих идеалах утратил дар речи.
клик,
услышал Мено рядом с собой, пламя зажигалки осветило лицо Юдит Шеволы, это Старгорски дал ей прикурить. От стола Барсано доносился лихорадочный
72
«Двое одетых в зеленое», как и некоторые другие маски, отсылают к старинной голландской картине, которую Мено Роде видел в доме у барона фон Арбогаста: «В проходе с колоннами, к которому вела лестница, были изображены спокойно беседующие люди в длинных тогах. На переднем плане сидел мужчина с микроскопом; двое одетых в зеленое стояли возле подзорной трубы: один показывал на небо, другой рассматривал астролябию с семью планетами; планеты, казалось, выросли, как плоды, на концах его пальцев. Еще один, седоволосый мужчина, держал в руке серебряный кустик чертополоха. Женшина занималась' какими-то подсчетами. На лугу играл маленький мальчик; волк и олень пили из одного источника. Девушка подняла весы, молодой человек рисовал. А в углу стоял кто-то с недобрыми глазами».
Конферансье, словно жеребец, тряхнул головой, его сбрызнутая лаком пышная грива в свете прожекторов казалась облитой глазурью, один ус приподнялся, обнажив длинные зубы:
— Танцуйте, дамы и господа!
Хайнц Шифнер, не сводивший глаз с декольте Бабетт Хоних, напрасно искал в складках своей тоги гребенку.
но потом вдруг…
— Его такие отчеты не интересуют. Знаешь, что он сказал? «Я не придаю этому значения. То же самое пишут в западной прессе». А раз так, его это не заботит.
— Потому что не может быть…
— …чего не должно быть {73} . Я бы насторожился, если б контора на Грауляйте представила мне отчет, совпадающий с тем, что пишут в журнале «Шпигель». Подумал бы: что-то в этом есть… Но те, на самом верху, рассуждают иначе, вот что ужасно…
— Недавно на политбюро обсуждали проблему дамских трусиков. Дамских трусиков напрочь нет — ни в Берлине, ни в прочих частях страны, до которых вообще никому нет дела, — сказал Альбин Эшшлорак. — Они хотели разработать «концепцию преодоления проблемы дамского нижнего белья». Да только Женский союз уже начал кампанию в газетах: стал публиковать выкройки с объяснениями, как самостоятельно сшить себе трусы.
73
Цитата из «Песен висельников» немецкого поэта Кристиана Моргенштерна (1871—1914).
— Оба Каминских нарядились ангелами. Боже, если бы добродетели можно было научить! {74}
— Да не слушайте вы Эшшлорака, Роде! Мы с ним еще разберемся. Этот граф с хорошо подвешенным — на французский манер — языком: он ведь потому только и любит коммунизм, что при коммунизме у каждого будет время ходить на его пьесы!
— Ах, Пауль, ты ему небось завидуешь?
— А ты нет, Люрер? Тебя где ни встретишь, ты вечно болтаешь о поездках на Запад да о валютном курсе!
74
Диалог Платона «Менон» начинается фразой: «Что ты скажешь мне, Сократ: можно ли научиться добродетели?» Перевод С. А. Ошерова.
— Господин Шаде {75} , я вам давно хотела сказать…
— Ах, так вы еще существуете, фройляйн Шевола?
— Как видите.
— Ну что ж. Мы этого так не оставим. Так что вы мне хотели сказать?
— Что вы не можете ни-че-го.
— Что-о?
— Совсем ничего. Вы ведь функционер, а никакой не писатель, тем более — не поэт.
— Я говорю вам… говорю всем вам, что евреи… снова захватили власть. В Америке они интригуют против нас, из-за них нам заморозили кредиты… Но мы договорились с Японией. Японцы нам помогут. Есть ведь в конце концов определенные особенности характера. У народов… …сяком случае.
75
Пауль Шаде в романе характеризуется так: «Писатель Пауль Шаде, всегда гордо носивший на груди свои ордена за участие в антифашистском Сопротивлении. <…> Писатель Пауль Шаде, автор революционной поэмы «Рычи, Россия», большие отрывки которой вошли в школьные хрестоматии всех братских социалистических стран, за исключением СССР. <…> Шаде занимал важный пост в Союзе творческих работников». А о предыдущем его конфликте с Юдит Шеволой сказано: «Но думала ли она о том, что Пауль Шаде в свое время сидел в концентрационном лагере, побывал в пыточных подвалах гестапо? Думала ли о той первой книге, где он описал свое детство в берлинском рабочем предместье и которая сделала егознаменитым, каковым он и оставался до тех пор, пока люди не перестали его читать, после «Рычи, Россия» и серии опубликованных им романов, изображавших Сталина как «отца народов», а немецкий народ — как «волчье отродье», состоящее из неисправимых фашистов (за исключением тех, кто эмигрировал в Советский Союз, и немногих коммунистов, работающих в подполье)?»