Башня. Истории с затонувшей земли. (Отрывки из романа)
Шрифт:
Холод накапливался в блочных домах, в кухнях с купольной вытяжкой и буфетом, на дверцах которого болтались плюшевый утенок и лейпцигский ярмарочный человечек; в кухнях, где матери старились возле крошечных плит, подогревая детское питание или семейный ужин, приготовленный в соответствии с ассортиментом ближайшего гастронома: многометровые полки с мукой и солодовым хлебом, капустными кочанами и «местами для ничего»; в мясном отделе — пустые сверкающие крюки обычный товар под плексигласовыми колпаками: кровяная колбаса, зельц, требуха, caлo, а между ними — маленький алюминиевый Эрнст Тельман; холодный, насыщенный пылью воздух заполнял промежуток между кухней и жилой комнатой, где Песочный человечек желал юным пионерам спокойной ночи — с экрана телевизора, встроенного в стандартную «стенку " с матрешками и горняцкими вымпелами; холод царил в подъездах с висящими в них стенгазетами и объявлениями жилищно-эксплуaтaционной конторы («Же-Э-эК, Же-Э-эК», эхом разносилось по реке, так что слышно было и на корабле «Тангейзер», на границе с Атлантикой): уполномоченный по дому призывает всех на субботник! Граждане, не бросайте что попало в мусоропроводы! Поддержите массовую народно-хозяйственную инициативу («Мэ-энн-и, Мэ-энн-и», — пела птичка миноль-пироль) — приведите в порядок дорожки возле своего дома! Холод замораживал лужи перед блочными домами, грязные дороги затвердевали, ветер, мрачный бригадир, высасывал тепло из батарей центрального отопления, срывал транспаранты с Дома культуры,
— Бледные городские дети. Покрытые шрамами коленки, «дырка в голове», раны, которые зашиваются без наркоза в местной амбулатории; ссадины, политые щиплющим, холодным как лед антисептиком; кожа, ободранная во время потасовок на заднем дворе, между натянутыми бельевыми веревками; веснушчатые большеухие мальчишки в пошитых матерями футболках со знаменитыми цифрами на груди, с легендарными именами: Вальтер, Ран, Дуке, Пушкаш, Хидегкути (такое не сразу напишешь! трудно даже найти кого-то, кто знает, как это пишется!), Пеле. Девчонки прыгали через «резиночку», девчонки читали книжки… Девчонки играли в шахматы («Этой книгой мы хотим отметить твое успешное участие в городской спартакиаде 19.. года по шахматам. Мы желаем тебе и в дальнейшем много радости и успехов на поприще этого интеллектуального спорта! Твоя шефская бригада»). Невозможно было пройти и сотни метров, не столкнувшись с каким-нибудь именем. Свободу Луису Корвалану. Модели атома Бора и Резерфорда; товарищ председатель Государственного совета задумчиво и доброжелательно смотрит, слегка склонив набок голову, с голубого постера («ничего»! «ничего!»): «наша молодежь». Учитесь, накапливайте знания: в кабинетах физики и в кружках «Юные техники», «Электроника», «Юные космонавты» —
3 октября люди столпились перед зданием главного вокзала, перед рекламой страхования автомобилей и негаснущей надписью «Пиво Радебергер»: несколько сотен мужчин (а женщины — за их спинами, более осторожные, выжидающие); дело было холодным ненастным вечером, относившимся уже к новому летоисчислению, ибо после запрета «Нового форума» {108} , после пражских событий что-то произошло, обычными мерами власти больше не могли обойтись, что-то происходило в темноте, проштампованной желтыми четырехугольниками окон в высотках на Ленинградской улице, снова и снова пробиваемой фарами трамваев и междугородних автобусов. Мужчины — молодые, почти все лет двадцати-тридцати, их тела облачены в плохо сидящие куртки военного покроя, на крашеном искусственном меху, в ношеные джинсы и клетчатые рубашки здешнего производства; немногие господа постарше нарядились по-воскресному — что показалось Мено нелепым, — будто собрались на загородную прогулку с заходом в ресторан. На всех лицах — отчужденное и испуганное выражение, характерное для спасенных жертв природной катастрофы, которых пока что собрали в относительно безопасном месте. Но мере увеличения чего-то ожидавшей толпы напротив нее скапливалось все больше полицейских, заграждавших входы. Полицейских, казалось, набрали со всех концов страны: Мено заметил на их машинах ростокские и шверинские номера.
108
«Новый форум» — первая действовавшая на всей территории ГДР оппозиционная группа, основанная тридцатью диссидентами 11 сентября 1989 г. в Грюнхайде под Берлином. Участники группы были сторонниками сохранения ГДР, но требовали радикальных политических реформ. Через несколько дней их воззвание подписали 1500 граждан. 19 сентября группа попыталась зарегистрироваться как политическая организация. Ходатайство о регистрации было отклонено под тем предлогом, что «Новый форум» проводит «враждебную государству политику». После этого движение продолжало свою деятельность в нелегальных условиях.
— У нас же есть билеты, мы спокойно пройдем, — сказал Йозеф Редлих. Но его остановили, один полицейский грубым тоном велел предъявить удостоверение и показать багаж. Редлих, сбитый с толку, поднял свой чемоданчик с материалами для осенних заседаний в издательстве «Гермес» {109} — слишком быстрым, резким движением, — полицейский мгновенно отскочил назад и замахнулся дубинкой. Мено и Мадам Эглантина, жевавшая сардельку, поспешили втиснуться между, но в них сразу вцепились несколько парней в форме и протолкнули их внутрь вокзала — там, к счастью, всем троим удалось доказать свою благонадежность. Внутри народ толпился еще гуще. Большинство, как понял Мено, приехали из Бад-Шандау, где надеялись проникнуть в один из поездов с беженцами или изыскать способ добраться до Праги — но их отогнали полицейские и солдаты. С полудня беспаспортное и безвизовое сообщение с ЧССР было прекращено. А с Польшей — еще не восстановлено; в городе не без горькой иронии поговаривали, что зарубежные поездки отныне будут осуществляться только пешим ходом.
109
В центральном офисе издательства, находившемся в Восточном Берлине.
Полицейские были в защитных касках с забралами; двигались они неуверенно и настороженно, как пилоты, которые в полете хорошо делали свое дело, но приземлились не там, где надо, и потому считают себя героями лишь наполовину. Перед вoкзaльными цветочными киосками расположились лагерем панки. Горстка монахинь следовала за желтым раскрытым зонтом с надписью «Иисус жив», покачивающимся над головами ожидающих. Перед телефонными автоматами у выхода к остановкам 11 и 5 трамваев — где всегда, когда Мено уезжал в Берлин, была зона нетерпеливо гудящих людей, которые осаждали эти самые автоматы, — теперь, казалось, образовался заколдованный круг вокруг большого, окаймленного брызгами блевотины: бежевый, взорвавшийся на земле сгусток еще бурлящей энергии, губительной, как граната; выплеснутая из помойного ведра краска — конкретно-дикий экспрессионизм {110} . Йозеф Редлих снял шляпу. В буфете — толкотня, пропитанный табачным дымом воздух, обмен хмурыми взглядами над красно-белыми клетчатыми клеенками в пятнах соуса, над пластмассовыми тарелочками, над общепитовскими чашками с зеленой каймой. Снаружи — опять толкотня; трое сослуживцев с трудом пробились к своей платформе. Переполненные, опрокинутые урны. Возбужденно взлетающие голуби, китовые ребра сводов над опорами из известняка, которые каждый день приходится белить заново. Йозеф Редлих присматривался к поездам, объяснял детали. Электровозы, дизельные локомотивы, на дальних путях — ископаемые времен их пионерского детства: разъяренные буйволы, извергающие из ноздрей пар. Этот маленький человечек, казалось, чувствовал себя неуверенно, он дергал чемодан, вертел в руках шляпу.
110
Имеется в виду живопись неоэкспрессионистов (или «Новых диких») — течения, распространившегося в Западной и Восточной Германии в начале 1980-х гг.
— Что вы обо всем этом думаете, господин Роде? — Он смотрел вниз, на гладкую серую платформу, усеянную пивными бутылками и скомканными газетами.
— Не знаю, — Мено уклонился от ответа. Надо соблюдать осторожность, он твердо придерживается этого правила. Правда, Редлих ему всегда нравился, да и в «Гермесе» его считают «человеком порядочным», который «делает, что может».
— А вы сами? —
— Я тоже не знаю, — Йозеф Редлих нахохлился, будто вдруг ощутил озноб.
— Что-то должно измениться, вы ведь тоже это понимаете, — попыталась продолжить разговор Мадам Эглантина.
— Да, но в какую сторону, госпожа Вробель, в какую сторону — вот в чем вопрос, — тихо сказал Йозеф Редлих. — Вы оба были в церкви Святого Креста, вы двое и господин Клемм. Наш шеф собирается обсудить это на собрании. Как будто еще осталось время для подобных детсадовских внушений. Вы, между прочим, играете в скат?
На противоположной платформе заклубилась бумага: мусороуборочная машина с громыханием пробивалась сквозь нее, как затравленный жук. И тотчас равновесие на незримых весах ожидания нарушилось: топот, возбужденные крики, хныканье детей; поезда еще не видно, но он вот-вот должен подойти, раз толпа так долго его заклинала, «Ваши желания станут действительностью», прочитал Мено на рекламном объявлении, вырванном из западного журнала. Однако подошел только оранжевый маневровый локомотив, машинист беспомощно дернул головой, когда разочарование толпы вылилось в многоголосый свист. Полиция сразу вмешалась. Шары, состоящие из трех-четырех людей в форме, покатились вперед, кого-то хватали, откатывались обратно; главный же блок полицейских всасывал в себя задержанных, чьи крутящиеся головы, протестующе барахтающиеся руки какое-то мгновение еще были видны, а потом пропадали под ударами дубинок. Внезапно сделались ощутимей сопротивление воздуха, наскакивающие и отскакивающие завихрения; электропровода над перронами гудели жестко, как проволочки яйцерезки; из общей массы голосов, смешавшихся в акустическую кашу, выбивались протесты; отдельные выкрики вспарывали человеческий кокон, объединивший стражей порядка и рядовых граждан, который постепенно разбухал возле выходов, потом опадал и раздувался снова. Поезд на Берлин подошел к платформе с провоцирующей медлительностью. Все крики теперь хлынули на эту платформу, Редлих и Мадам Эглантина кинулись — впереди всех — к своему вагону, Мено же отъединила от них перепуганная кучка задержанных, которых гнали перед собой полицейские. И снова — падающая бумага, пурга бумажных обрывков, часть из них медленно-медленно опускалась на скамью; Мено расшифровал один: «X. Кестнер. Приватная рассылка презервативов» {111} ; предложения по обмену жилплощадью, подвесные моторы, слабительные средства… Озадаченная тюленья физиономия Редлиха мелькнула в окне вагона, рука Мадам Эглантины далеко высунулась из того же окна и указывала на Мено, в самом деле на меня, подумал он, его толкали и задевали, ее рот исказился в странной гримасе, будто она хотела крикнуть и не могла, громкоговорители, казалось, ослепли от бумажного снегопада, клочки бумаги, снова и снова подбрасываемые разъяренными сапогами, зигзагообразно бегущими ботинками, подобно праздничному конфетти танцевали над пепельно-бурым щебнем, над шпалами. Мено так и не сумел добраться до поезда. Свистки, сигнал отправления, хрусткое закрывание дверей. Кто-то опрокинул его чемодан, кто-то другой об этот чемодан споткнулся и напоролся на Мено, пытавшегося, несмотря на давку, вызволить свой баул. «Ты куда смотришь? Идиот чертов!» — крикнул споткнувшийся и размахнулся, чтобы закатить обидчику оплеуху. Мено пригнулся, и оплеуха досталась полицейскому, стоявшему сзади; тот, словно толстый избалованный карапуз, который вдруг понял, что его мамочка способна и на такое, обалдело-обиженно надул щеки и выдал жалобное «Ауаа!»; Мено усмехнулся. Двое полицейских сорвали его с места, он получил удар кулаком, в подложечную впадину (не особо болезненный, поскольку в нагрудном кармане у него были дорожные шахматы), потом еще — в область печени (тут-то, жалостно щелкнув, и сломалась любимая курительная трубка с круглой головкой), потом — несколько не быстрых, а как бы пробных ударов, от которых, однако, у него перехватило дыхание; затем его — вместе с человеком, закатившим злосчастную оплеуху, которого теперь были разбиты в кровь обе брови — куда-то повели. Звон разбитого стекла, крики, голуби, рассекающие крыльями воздух… Чемодан Мено остался на перроне. К противоположной платформе подкатил поезд — очевидно, тот самый, долгожданный, лейпцигского депо, который должен был забрать беженцев из пражского посольства; в aтмocфеpе всеобщей паники, под аккомпанемент визгливых угроз, доносящихся из громкоговорителей и полицейских мегафонов, начался штурм поезда {112} . В зале ожидания люди кидали в витрины забаррикадированного «Интершопа» шары из скомканной бумаги.
111
Это объявление дрезденского предпринимателя Кестнера во времена ГДР пeчaтaлось во всех газетах, ежегодно он рассылал около 2 миллионов кондомов.
112
Только глубокой ночью полицейские очистили вокзал. Тогда тысячи людей пешком отправились по шпалам в направлении чешской границы, парализовав движение поездов на этом перегоне. Эти события послужили толчком для массовых демонстраций в Дрездене.
— Проваливай, парень, — сказал полицейский, выведя Мено из здания вокзала.
— Но там мой чемодан…
— Исчезни!
(Эшшлорак) «Но люди, даже если добьются свободы, что они сделают со своей жизнью? Если они хотят быть счастливыми, в чем обретет выражение это их счастье? Они просто отправятся на охоту! Аристократы, у которых всегда было больше досуга, чем у других, наилучшим времяпрепровождением считали охоту. А у маленьких людей есть своя маленькая «охота»: они займутся рыбалкой. Чего вы добьетесь, устроив революцию? Роста поголовья рыболовов! Только и всего. Улучшение судьбы рабочего будет состоять в том, что он сможет посвятить себя этой простейшей форме охоты. И ради этого — свобода, равенство, братство?.. Ах боже мой».
(Старгорски) «Теперь вы рассуждаете как циник».
(Эшшлорак) «Я лишь пытаюсь никого не идеализировать. Не изображайте людей более интересными, чем они есть… В жизни очень много дешевки, и в этом смысле искусство ей подражает, ну и что тут такого?»
(Шуберт) «Но должна же оставаться надежда! Без надежды нельзя жить!»
(Эшшлорак) «Боюсь, нам всем придется этому научиться. Нести вахту на берегу мейстерзингеров, в городе старинных и вечно новых напевов, и каждый пусть остается на своем месте, подчиняется твердо установленному порядку, ведь госпожа Часовая Стрелка — волшебница, вечно все изменяющая — утратила свою власть!»
(Конферансье) «Вот он, часть силы той, что вечно хочет блага и вечно совершает зло: послушайте, дамы и господа, 'Вальс Мефистофеля' {113} в исполнении нашего волшебного дрезденского Биг Банда {114} !»
(Альбин Эшшлорак) «Что ж поделаешь. Тогда… я просто нахохлюсь. Хотел бы я курочкой стать… {115} »
(Шевола) «Вы уже успели навлечь на себя все отвращение, которое люди испытывали к прежнему идолу».
113
Произведение Ференца Листа (1811-1886), первоначально написанное для фортепьяно, а после переработанное для оркестра (1856-1861).
114
Биг Банд — оркестр студентов дрезденского Технического университета.
115
«Хотел бы я курочкой стать…» — знаменитая в свое время песня берлинского вокального ансамбля «Комедийные гармонисты» (1927-1935).