Башня. Новый Ковчег 5

Букреева Евгения

Вы ведь так с ним похожи.

Похожи. Как же.

Понимание опасности, которой они все чудом избежали, а главное осознание того, что он просто мог погибнуть там в паровой — от взрыва, ожогов, ещё чёрт знает от чего, — пришло к нему только в медсанчасти. Он сидел на жёсткой кушетке, заторможенный и всё ещё не отошедший от крика Савельева, а Анна Константиновна молча обрабатывала ему обожжённые ладони, изредка поднимая голову и как-то странно поглядывая на него. И, возможно, именно это её непонятное молчание, напряжение, которое она всё ещё не могла сбросить с себя и которое отчётливо ощущалось в её жестах и передавалось ему, и стало той отправной

точкой, тем толчком, что заставил его очнуться, вынырнуть наконец из тумана, в котором он бездумно плыл, и вдруг пришло понимание, что он опять был на волоске от гибели. И что все они, здесь на станции, а, может, и во всей Башне, только что прошли по краю.

Но всё это до Кира дошло только в медсанчасти, а тогда, когда он бросился за Павлом Григорьевичем, пытаясь докричаться до него, он ни о чём таком не думал. Ему не было страшно, он не представлял, какая опасность ему грозит, он вообще ничего не соображал — орал только как последний идиот про третий насос.

А вот Савельев в отличие от него всё понимал. И знал, что, бросившись туда, в паровую, он может не вернуться, и вероятность не вернуться оттуда была не просто высокой — она была огромной, и всё равно, зная и понимая всю степень риска, Павел Григорьевич на это пошёл.

Ну и кто после этого настоящий герой, а кто просто дурак? По мнению Кира, ответ на этот вопрос был более чем очевиден, и только непонятные слова Анны Константиновны по-прежнему не давали покоя.

Звонкий стук прервал и мысли Кира, и восхищённый пафос Гошиной речи.

— Ребята, к вам можно? — в приоткрытой двери показалась Маруся. Вернее, Мария Григорьевна, конечно же, хотя, глядя на её улыбающееся лицо, задорные ямочки на круглых щеках, искрящиеся серые глаза и растрёпанные светлые волосы, весёлыми завитушками скачущие по плечам, официальное «Мария Григорьевна» тут же вылетало из головы, и на ум приходило только Маруся — полудетское, смешное имя, которое невероятным образом ей шло.

— Конечно, можно, Мария Григорьевна, — Гоша бросился ей навстречу, вытянулся, расплылся в счастливой улыбке.

Мария Григорьевна быстро прошла в комнату, смешно повела носом, уловив запах куриного супа, остатки которого всё ещё плескались на дне стоящего перед Киром лотка.

— А у вас тут вкусно пахнет, — засмеялась она и уселась на место Гоши, в ноги к Киру. — Ну чего застыл, герой? Давай, доедай свой суп.

— Да я уже всё, наелся, — Кир покраснел и отложил ложку в сторону.

— Доедай-доедай, — скомандовала она. — Даже говорить с тобой не буду, пока ты всё не доешь.

Каким-то чутьём Кир понял, что спорить с этой женщиной бесполезно — ей, судя по всему, даже сам Савельев не решался противоречить, а уж Кир против Павла Григорьевича пожиже будет, потому Кирилл снова схватился за ложку и принялся, торопясь, доедать суп. Она, насмешливо улыбаясь, наблюдала за ним, но в этой насмешке, сквозившей в родных серых глазах (такие глаза были у его Ники, и у Павла Григорьевича, и у этой маленькой женщины), Кир не видел ничего обидного — напротив, смешинки, игривыми звёздочками, рассыпавшиеся по серой радужке, были привычными и знакомыми. Когда-то он на них и попался, утонув в глубине пасмурных глаз незнакомой рыжей девчонки, к которой, смеясь и кривляясь, его подтолкнула судьба, девчонки, которой ему сейчас так не хватало.

— Ребята, вы нас с Кириллом не оставите одних? — Мария Григорьевна провернулась к Кате и Гоше, которые всё это время, пока Кир, давясь, приканчивал свой суп, стояли в стороне, у двери. Невысокая Катюша едва доставала Гоше до плеча и в тесной комнатке почти прижималась к нему, а Гоша, ошалев от такой близости, не решался пошевелиться.

— Конечно, — первой

очнулась Катя.

— Ну и отлично! — Мария Григорьевна забрала у Кира поднос и сунула его в руки Гоше. — А посуду отнесите в столовую, а то здесь у вас так ароматно пахнет, что я сейчас с голодухи сознание потеряю, — и заметив, встревоженный взгляд Гоши, Мария Григорьевна тут же звонко расхохоталась. — Да шучу, шучу я. Я уже поела. И перестань, Гоша, смотреть на меня так. Я тебе не Павел Григорьевич, меня бутербродами закармливать не надо.

Бедный сосед Кира покраснел до кончиков волос, и, наверно, если б не Катя, которая схватив его за рукав, увлекла за дверь комнаты, Гоша, наверно, грохнулся бы в обморок, как засмущавшаяся девица.

— Ну что, Павел Григорьевич у тебя уже был?

От такого, заданного в лоб вопроса — Мария Григорьевна была не из тех людей, кто ходит вокруг да около — Кир опешил, испуганно вскинулся, натолкнулся на серьёзные серые глаза и растерялся ещё больше. Савельев? Здесь? Кир принялся быстро перебирать в уме, где он ещё успел накосячить, да ещё так, чтобы Савельев заявился сюда собственной персоной. Для полного счастья ему только Павла Григорьевича сейчас не хватало. Где-то на периферии сознания промелькнуло, что Савельев узнал про то, что на самом деле произошло на тридцать четвёртом — Литвинов разболтал, этот мог, — и под ложечкой неприятно засосало. Чёрт, после всего, что случилось, после всех его художеств, эта встреча с Павлом Григорьевичем станет, наверно, последней в жизни Кира.

Кирилл торопливо огляделся, словно пытался запомнить напоследок всё, что его окружало: сиротливое убранство комнаты, серый стол, похожий на ученическую парту, заваленный Гошиными графиками и распечатками, ряд светильников в металлической оправе, вмонтированных в потолок, стул, на спинке которого кто-то нацарапал своё имя, то ли Веня, то ли Ваня, буквы были полустерты — Ване или Вене так и не удалось увековечить себя в памяти потомков. Взгляд скользнул дальше, упёрся в шкаф, куда эта смешная парочка Катя с Гошей сложили его одежду, и Кир опять вспомнил, что он в одних трусах, сидит, стыдливо прикрывшись одеялом, перед женщиной, которая каким-то странным образом напоминала ему Нику, хотя и была совсем на неё не похожа. Отчего-то именно то, что он, как последний дурак, без штанов, кольнуло его больше всего. Кир живо представил, как сюда врывается разъярённый Савельев, что-то рявкает, хотя… чего там уже рявкать — сразу пристукнет, за Нику Павел Григорьевич убьёт любого, а он, Кир, перед ним в этих трусах, жалкий, нелепый… ничтожество, что и говорить.

— Кирилл, ау! Ты чего застыл? Я смотрю, ты от одного имени Павла Григорьевича в прострацию впадаешь.

— Я? — Кир очнулся. Уставился на Марию Григорьевну и опять густо покраснел.

— То есть, я правильно понимаю, Павел Григорьевич зайти к тебе так и не удосужился, — тонкие тёмные брови чуть сдвинулись, на круглое лицо словно тучка набежала.

— Н-не, — Кир помотал головой. — Не был… ещё… А зачем ему сюда приходить? Я…

— Кирилл.

Мария Григорьевна поднялась с кровати, сделала пару шагов, застыла у стола, разглядывая Гошины графики. Потом повернулась в Киру.

— Павлу Григорьевичу не мешало бы извиниться перед тобой. В идеале, конечно, это стоило бы сделать перед всеми, но вряд ли ему на это хватит смелости и духа. Но хотя бы здесь он появиться был обязан, и если до него, дундука такого, это не доходит, то…

Извиниться? Кир смотрел на эту странную маленькую женщину и растерянно хлопал глазами. Павел Григорьевич должен извиниться перед ним? За что?

— Н-не надо передо мной извиняться, — выдавил из себя Кир. — Зачем ещё это?

— Как зачем? Кирилл…