Башня. Новый Ковчег 5
Шрифт:
Комната, в которой его заперли, была небольшой, и почти всё пространство занимала кровать, широкая, покрытая ярко-розовым, бросающимся в глаза покрывалом. Впрочем, здесь всё было таким — ярким, вульгарным, нарочитым, начиная от стен, выкрашенных красной краской, и заканчивая висящими на них рисунками, стилизованными под старинные порно-открытки, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, ради чего сюда собственно приходят. Первые пятнадцать минут, после того, как его тюремщики захлопнули дверь, Олег выхаживал по комнатушке, вернее, по жалкому островку между дверью и кроватью, брезгуя присесть на этот алтарь продажной любви, сияющий в приглушённом свете ламп, но потом, когда до него постепенно стало доходить, что к
Конечно, он не был наивным мальчиком и догадывался, что подобные заведения в Башне существуют, но природная брезгливость даже в юности не давала ему поближе познакомиться с этой стороной жизни их мира, и, как большинство людей подобного склада, он предпочитал не думать о низменных страстях и изнанке человеческой натуры. И даже сейчас, волей судьбы оказавшись в таком месте, он испытывал не любопытство, а скорее чувство гадливости, был неестественно напряжён и подавлен, потому что к охватившему его страху примешивалось унижение от того, что его, Олега Станиславовича Мельникова, блестящего хирурга и члена Совета, засунули в вонючую конуру, уравняв тем самым с теми, кто каждую ночь совокуплялся на смятых и, наверно, не слишком свежих простынях.
Это заведение (или как там его именовали здешние обитатели: притон, бордель, публичный дом?), находилось на восемьдесят первом этаже — Мельников тщательно отсчитывал лестничные пролёты, пока они спускались по южной лестнице — и было замаскировано под спортзал. Один из конвоиров легонько подтолкнул Олега, замешкавшегося перед закрытой дверью, из-за которой раздавались приглушённые звуки музыки. Впрочем, когда он очутился внутри, музыка обрушилась на него со всей силы, так, что захотелось заткнуть уши — тяжёлые, разрывающие барабанные перепонки басы, металлические аккорды, сопровождаемые переходящим на визг воем, типичный антураж всех тренажёрных залов, которые претерпели мало изменений с момента своего создания.
Большинство тренажёров были пусты, только на беговой дорожке старательно пыхтела тощенькая девчонка, да двое подростков цепляли тяжёлые блины к штанге, вяло перебрасываясь фразами. Олег со своими сопровождающими быстро пересёк спортзал, прошёл через пустующие раздевалки и, кажется, душевые кабинки и оказался в коротком полутёмном коридоре, выглядевшем с первого взгляда как тупик, а на самом деле заканчивающимся неприметной дверью, с толстой и плотной обивкой — Олег только потом понял, что это звукоизоляция.
За этой дверью начинался другой мир: огромное помещение, плохо освещённое, по краям которого жались столики — их слабые очертания едва можно было угадать, а в центре, на небольшом подобии сцены, шест. Шест этот, то ли металлический, то ли пластиковый, но отделанный под металл, неожиданно привлёк внимание Мельникова. Возможно, потому, что пятачок, где он находился, был освещён лучше, чем весь зал — прямо над сценой горела лампа-прожектор, и расходящиеся во все стороны голубоватые лучи падали на пол, покрашенный или покрытый чем-то блестящим. Он едва успел сообразить, где он мог видеть что-то подобное, как из полутьмы к ним выступил громила. Именно так — громила, потому что другого слова подобрать было трудно. Мельников на свой рост никогда не жаловался, но рядом с этим человеком он неожиданно почувствовал себя маленьким и слабым.
— Этого сюда зачем?
Голос у бугая был под стать, громкий, чуть хрипловатый, а вот лицо оказалось неожиданно детским, с пухлыми губами и такими же пухлыми румяными щеками. И глаза, голубые, как у игрушечного пупса, которого Соня зачем-то держала на комоде в их спальне, смотрели
— Владимир Иванович распорядился, — ответил один из конвоиров. — Велел пока его у вас подержать. А сам он попозже подойдёт. Василий тут?
— Василий Михайлович всегда тут, — обиженно отозвался громила, хотел что-то добавить, но тут в глубине пустого зала показался ещё один человек. Маленький, щуплый мужичок, эдакий живчик невнятного возраста (такому можно было легко дать как тридцать, так и все пятьдесят), с редкими светлыми волосами и высокими залысинами, он производил впечатление мелкого, но расторопного помощника при начальстве средней руки, но потому, как подобострастно вытянулся громила, сжав свои детские губы, это и был тот, кого здесь уважительно именовали Василием Михайловичем.
Мужичка сопровождала высокая, полноватая девица, на которой из одежды была лишь полупросвечивающая комбинация, короткая, едва прикрывающая трусы или скорее их подобие — назвать пару ниточек, перетягивающих рыхлое тело девицы, трусами было слишком смело. Олег почувствовал, как лицо заливает горячая краска стыда, и поспешно отвёл глаза. Кроме него полуголая девица никого не смутила, очевидно, его сопровождающие к здешним порядкам были привычны, да и сама девица не обратила на них никакого внимания. Она чего-то говорила Василию, безбожно растягивая гласные, а тот делал вид, что слушает её, хотя его небольшие глазки внимательно осматривали Олега — обшаривали с ног до головы.
— Вот что, Жанна, — наконец прервал мужичок свою спутницу. — Ступай к себе, — и, не давая ей возразить, добавил. — Я же уже сказал — разберёмся.
Девица недовольно сморщилась, но спорить не стала, ушла, вихляя бёдрами, скорее по привычке, чем с целью кого-то завлечь, а Василий вопросительно уставился на того, кто стоял от Олега справа. Электрошокер был в руках второго, но именно этот, плотный крепкий мужчина, ещё там, на лестнице рядом с больницей, негромко посоветовал Мельникову не рыпаться, и в нём безошибочно угадывался главный.
Крепыш ещё раз повторил, что «Владимир Иванович велел», и Василий, ни о чём больше не спрашивая, достал из кармана брюк связку ключей, ловко отделил от неё один и отдал со словами:
— Пятнадцатый номер, в самом конце коридора.
И вот теперь, Мельников сидел в этом пятнадцатом номере и мучительно пытался сообразить, в чьи же руки он попал.
Несмотря на то, что заведение носило если не криминальный, то полукриминальный характер точно, его конвоиры всё же к этому миру не принадлежали. Да, сначала такая мысль мелькнула, но Олег её быстро отмел — содержимое его карманов этих людей не интересовало. Да и выправка у них была явно военная, это тоже можно было угадать без труда. Но всё же, кто они? На кого работают? На Караева или Рябинина? Тогда почему его не доставили сразу в военный сектор, а наоборот, повели вниз? Почему они в штатском? Почему вместо оружия — электрошокер? Почему, когда они вышли на жилой этаж, то беспрепятственно прошли через КПП — сидевшие там охранники даже глазом не моргнули и никакого пропуска не потребовали? И почему, чёрт возьми, притон? И кто такой этот Владимир Иванович? Владимир Иванович, Владимир… Владимир…
От скачущих и сумбурных мыслей разболелась голова, череп как будто сдавило тесным железным обручем, в висках стучала кровь. Олег поднялся, сделал несколько шагов, ещё раз прокрутил в памяти весь сегодняшний день: проект Некрасова, встреча с Верховным, сын, не желающий его слушать, Егор Саныч, отказавшийся ему помогать, а потом странная история с похищением Ники…
На этом месте Олег зацепился. Эта история его коробила, было в ней что-то нелогичное. Какие-то детали торчали, выбивались из общего строя, как порвавшиеся нитки из ровно простроченного шва на дорогой сорочке. Эти нитки нервировали Олега, он снова стал вспоминать то, что уже знал.