Башня. Новый Ковчег 6

Букреева Евгения

Выглядел Марат неважно — на уставшем лице ни кровинки, кожа, обычно смуглая, приобрела нездоровый серый оттенок, щёки впали, и на них глубокими бороздками, с яростной отчётливостью проступили морщины. И только глаза, неестественно большие, чёрные, горели прежним молодым азартом. Этот взгляд подбадривал Павла, давал опору, ощущение надёжного тыла, так необходимого ему сейчас.

В углу, притулившись к краешку стола, сидела и Маруся — её Павел сам попросил быть здесь, рядом с ним. В эти тревожные минуты она и Марат были его руками и его глазами. Они просматривали отчёты, вносили при необходимости корректировки, в спорных случаях советовались с Павлом. Он подключался, но

понимал, что полностью погрузиться сейчас в обкатку реактора не в состоянии — мыслями он был там, наверху, где шла борьба за Южную станцию, где воевали и погибали люди, поверившие ему, вставшие на его сторону. Где действовал Борис. Где теперь была его дочь. Вся информация стекалась сюда, и Павел прирос к телефону, а когда аппарат замолкал, он не находил себе места от беспокойства и тревоги.

Ситуация менялась каждую минуту. За успехами следовали неудачи: гибель Володи Долинина — её он воспринял особенно тяжело, — а следом, словно обухом по голове, весть о том, что отряд, посланный за Никой, оказался блокированным в лифте, так и не добравшись до больницы. Павлу стоило большого труда взять себя в руки. Натянуть на лицо привычную непроницаемую маску.

Потом неизвестно откуда-то всплыл полковник Островский, бывший начальник следственно-розыскного управления. Что там произошло между ним и Борисом, Павел так до конца не понял, в подробности вдаваться не стал — не до этого было. Островский перехватил командование и, надо признать, справлялся с этим делом не хуже Долинина: быстро и чётко собрал всю информацию, организовал своих ребят, вник в обстановку с помощью Славы Дорохова и майора со смешной фамилией Бублик и теперь руководил переворотом так, словно был рождён для этой роли.

Но положение их тем не менее по-прежнему оставалось тяжёлым. Пропавшая Ника, появление Ставицкого на Южной станции, явный переход на его сторону Васильева, отчаянно сопротивляющийся гарнизон и ультиматум, зловещий ультиматум, который час назад озвучил Павлу его сумасшедший родственник. В какой-то момент даже закралась трусливая мыслишка: а, может, оно и к лучшему, пусть всё закончится, вот так, сразу. Он нечеловечески устал, удерживая в голове одновременно и пробный запуск реактора, и данные о слишком быстро опускающемся уровне океана, и бои на Южной, и перемещения Бориса. От недосыпа и напряжения информация путалась, смешивалась в голове в один пульсирующий комок боли, и главной, основной нотой в этом гудящем, вибрирующем клубке была мысль о дочери — два трупа в той больнице, а Нику нигде не нашли. Где она? Что с ней? Сбежала? Прячется? Или угодила в чьи-то враждебные руки?

Как, откуда она вдруг появилась рядом с Борисом, Павел понял смутно. Но услышав родной голос, он почувствовал, как пульсирующий комок стал растворяться, подобно куску льда, брошенному в стакан с горячим чаем. Он снова обрёл способность соображать, мысли вернули форму, стали послушно выстраиваться в логические цепочки. И сдаваться на милость своего кузена он передумал. Нет уж, господин Верховный правитель, или как там ты себя титуловал, мы ещё поборемся, ещё непонятно, чья возьмёт…

— Ну же, Паша? — Руфимов вопросительно смотрел на него.

— Я, разыграл? — переспросил Павел, сосредотачиваясь и пытаясь вникнуть в то, о чём говорил Марат. — Когда разыграл?

— Ну ты даёшь. Наше первое самостоятельное дежурство на Южной. Помнишь? Рощин тогда ещё пообещал нас вытурить обоих, если мы хоть где-нибудь лоханёмся…

Рощин, начальник Южной станции, куда перевели Савельева, Руфимова и ещё нескольких инженеров и техников, специалистом, конечно, был отменным, но вот человеческие его качества оставляли желать лучшего.

Павлу

казалось, что Рощин их — всех их, кто пришёл на Южную с разрушенной Северной — недолюбливает. Не доверяет. Считает причастными к гибели станции. Не уберегли, придурки косорукие, бездари, теперь сюда пришли вредить — эти презрительные слова Павел отчётливо читал в выцветших, светло-голубых глазах своего нового начальника. Марат чувствовал тоже самое и переживал не меньше, чем Павел.

— Да бросьте, — утешал их Виталька Васильев, взявший над ними обоими негласное шефство. — Старик со всеми такой. Он и на нас-то, как на говно, смотрит. Гоняет всех, как собственных рабов.

Виталька был прав, конечно. На Южной, в отличие от Северной, без дела никто не сидел. И если Рощин вдруг замечал, что кто-то, по его мнению, прохлаждается, разговаривает или, не дай бог, лясы точит, он тут же нагружал незадачливого работника дополнительными обязанностями — сверх положенных. Савельеву и Руфимову доставалось особенно.

Бешенный ритм работы не мог не сказаться. Они сверхурочили, бегали по станции, как настёганные, взмыленные, потные — острый, резкий запах пота намертво въелся в поры, — перекусывали наспех и чем попало и, самое главное, недосыпали. Павлу в те дни казалось, что если бы ему позволили, он бы проспал без передыху неделю. Хотя на самом деле всё было ровно наоборот. Усталость отражалась на нём не лучшим образом — придя со смены и бросив обессиленное тело на кровать, он долго не мог уснуть, лежал, пялился в потолок, с ненавистью слушая тонкий свист спящего на соседней койке Селиванова.

Марату в этом плане было легче. Он обладал счастливой способностью спать, что называется, на ходу. На стуле, прислонившись к стене, в длинной очереди в столовой — для Руфимова не было неудобных положений, он мог вырубиться, где угодно и когда угодно.

Так вышло и в тот раз. Они остались вдвоём в главной щитовой, и не прошло и получаса, как Марата сморило. Убаюканный ровным гудением приборов и мерно сменяющимися показателями на мониторах, Руфимов задремал, уронив голову на стол. И глядя на безмятежное лицо товарища, Пашку как чёрт дёрнул…

— Ну вспомнил? Это было в ночную смену. Я заснул тогда, — в глазах Марата мелькнули озорные искорки, он как будто помолодел. И Павел, несмотря на всю неуместность ситуации, не смог сдержать ответной улыбки. Конечно, он вспомнил. И даже понял, куда клонит Руфимов.

— Точно. Ты сопел, как младенец, а я… Марат, думаешь, если и сейчас?..

Маруся, просматривающая последние распечатки, подняла голову, уставилась на них с интересом.

— А почему бы и нет? Я же попался.

— Эй, вы там, друзья-приятели, — послышался из аппарата насмешливый голос Литвинова. — Мы тут вам не мешаем? Может, просветите нас, насчёт того, кто кого тогда разыграл, и какое отношение эта давняя история имеет к той заднице, в которой мы тут все оказались?

— В общем, — Павел согнал с лица идиотскую улыбку. — Розыгрыш, конечно, тот был глупее не придумаешь, но он на удивление сработал. Нас тогда с Маратом оставили на дежурстве, в главной щитовой, как раз там, где сейчас Ставицкий с Васильевым сидят. Марата сморило. А я, молодой дурак, пошутить решил. Вышел потихоньку, забрался в резервную щитовую, залез в настройки главного компа и переключил режим работы турбины на учебный. В смысле индикацию на мониторах поменял. То есть сама-то турбина как работала, так и продолжала работать, а на экранах отображались забитые вручную значения. Ну и я там от души повеселился. Сначала у меня турбина как бы в разгон ушла, вылетела на запредельные параметры, а потом типа по инерции стала крутиться…