Башня. Новый Ковчег 6
Шрифт:
Нет, не о деле беспокоился Савельев — Сашка это чувствовал. То есть о деле, конечно, тоже, но было в его голосе что-то ещё. Тревога за друга. Отголоски нежности, старательно спрятанные за грубыми словами. Литвинов их тоже слышал и всё понимал. Но из какого-то ребячества упрямился.
— А давайте я схожу.
Слова вылетели сами собой. Сашка совсем не ожидал от себя такого. Зачем он это сказал? Кто его просил влезать не в своё дело? Молчал бы себе и дальше, так нет же…
— Что? — Литвинов повернул голову и уставился на Сашку так, словно видел его впервые. Ника кинула через плечо быстрый внимательный
— Кто там? — подал голос Савельев.
— Это Саша, папа.
— Какой ещё Саша? — Савельев, судя по всему, совсем о нём забыл.
— Поляков, — Борис Андреевич всё ещё не сводил глаз с Сашки. — Саша… Поляков.
— А-а-а, Поляков, — протянул Савельев. По тону его невозможно было понять, рад он, тому что Сашка оказался здесь, с Никой или, напротив, предпочёл бы, чтобы он не путался под ногами.
— Я могу сходить, посмотреть. Я всё понял по плану, где находится эта щитовая. И я лучше…, — Сашка сглотнул. — Лучше Бориса Андреевича представляю, как там всё устроено. Ну и нога у меня не болит. И если надо…
— Надо, — вздохнул Павел Григорьевич. — Очень, Саша, надо. И времени у нас в обрез. Тогда давайте сделаем так…
Последние указания Павел Григорьевич проговорил быстро. Сашка слушал внимательно. Ника, в задачу которой входило запустить новые параметры примерно минут через пять после того, как Сашка выйдет из резервной щитовой, согласно кивала в такт отцовым словам. И только Литвинов молчал.
Но когда Савельев закончил, и Сашка, произнеся, наверно, раз в десятый «я всё понял, Павел Григорьевич», направился к двери, Борис Андреевич двинулся вместе с ним. Сделал несколько шагов и остановился, положил широкую ладонь на потрескавшийся пластик дверной ручки.
— Ты там поосторожней, Саша, — сказал тихо, почти одними губами. И посторонился, открывая ему путь.
***
Сашка вылетел на платформу, красный, взъерошенный, с бешено колотящимся сердцем. Солёные капли, разносимые ветром, тут же облепили лицо, влажная, так и не успевшая высохнуть рубашка надулась пузырём, превратилась в натянутый трепещущий парус.
Страха не было. Пустая, вымершая платформа, но при этом ярко-освещённая, так, что видны были, кажется, даже самые тёмные уголки, скрип и постанывание стальных перекрытий высоко над головой, хулиганский свист ветра, всё это, конечно, наводило жути, создавало ощущение только что случившейся катастрофы, разом унесшей жизни всех вокруг, но по какой-то прихоти пощадившей его, Сашку. И да, он чувствовал себя маленьким, одиноким и потерянным, всю сложную гамму этих чувств испытывал он, но вот страха… страха не было.
На лестницу он вбежал споро, устремился наверх, перепрыгивая через ступеньки. Он не думал о том, что может поскользнуться, оступиться — здесь тоже было светло, и мягкий свет фонарей удлинял Сашкину тень, отбрасывал её на серые, неокрашенные стены. Сашка бежал, и тень бежала вместе с ним, не отрывая длинной руки от гладких, отполированных сотнями ладоней, перил.
Он бежал, пытаясь вытолкнуть из головы чужого, непонятного человека, оставшегося в тесной резервной щитовой. Старался не думать о том, что связывает их двоих, не представлял и не хотел представлять, каким размышлениям сейчас предаётся Борис Андреевич, да и предаётся ли.
Сашка не мог знать, что едва за ним закрылась дверь, как Литвинов, ещё больше
— Ну вот что ты делаешь, Паша, а? Он же мальчишка совсем, а ты…
И человек, который глубоко под землей, яростно сжимал побелевшими пальцами трубку, всё понял, уловил что-то одним им понятное в этих скупых словах, выдохнул, принимая на себя всё: и свою вину, и чужие преступления, и беду, которую они пытались, но пока так и не могли отвести.
— Борь, ты пойми, а что ещё делать-то? Ну? У тебя нога, ну куда ты с такой ногой. И время поджимает. Да, если б, Борь, у нас была хоть какая-то надежда, разве бы потребовалось вот это всё? Если бы уровень океана не опускался так быстро, если б у нас было хоть чуть-чуть больше информации, хотя бы чуть-чуть…
***
— Ещё раз услышу, что в дверь колотите, пеняйте на себя!
Дверь распахнулась так резко, что Гоша, который в это время стучал кулаками и пытался докричаться хоть до кого-нибудь, чуть было не вывалился из комнатушки наружу, в коридор. Вернее, он и вывалился бы, если б не уткнулся в широкую грудь возникшего на пороге военного.
— На стул сел! Быстро! — на остром злом лице блеснули холодной синевой глаза.
Гоша, подгоняемый взглядом военного, отступил, неловко сел на стул рядом с Киром, поправил свалившиеся с носа очки.
Кир знал, что ничем хорошим Гошины всплески эмоций не кончатся. Но за почти два часа, что их тут промурыжили, он перепробовал, казалось, все возможные средства, чтобы отвлечь Гошу от опрометчивых поступков. Рассказывал дурацкие истории (Гошу они интересовали слабо), пространно и путаясь в словах, попытался объяснить товарищу, почему вдруг в его кармане оказался пропуск на имя Алексея Веселова (этот рассказ Гошу тоже не впечатлил), даже пару раз, махнув рукой на двусмысленность ситуации, заводил разговор о Катюше. Всё тщетно. Гошу интересовал только реактор. И расчёты. И то, что об этом нужно немедленно сообщить Павлу Григорьевичу.
— …или хотя бы Марусе, хотя бы ей! Кир, время-то уже почти полтретьего, а мы всё ещё тут! — с этими словами Гоша в очередной раз вскочил со стула и в очередной раз затарабанил в дверь. А Кир, обречённо вздохнув, уставился на стрелки электронных часов, лениво отсчитывающих время.
— Товарищ военный…, — Гоша никак не желал сдаваться. Он нервно поёрзал на стуле, вытянул шею. — Товарищ военный. Это очень важно. Давайте я вам всё объясню…
Кир мысленно закатил глаза. Кому там и что Гоша собрался объяснять? Этому солдафону? Пробовали уже одним объяснить, ага.
— Ну что тут у тебя? Какие ещё диверсанты? — за спиной загородившего проём военного раздался звонкий мальчишеский голос. Тот тут же посторонился, пропуская молодого капитана и идущего следом военного, одного из тех, которые взяли их в комнате Маруси.
— Вот они, — военный устало кивнул в их с Гошей сторону. — Комендант сообщил, что кто-то выломал дверь в комнате Савельевой Марии Григорьевны. Там мы их и взяли тёпленькими — рылись в бумагах и ноутбуке. У одного пропуска с собой не оказалось, а у второго испорченный и причём явно не его…