Баскервильская мистерия

Клугер Даниэль Мусеевич

«Представление о шахматах как об игре исключительно полезной для ума, основано на чистейшем недоразумении… Непритязательная игра в шашки требует куда более высокого умения размышлять и задает уму больше полезных задач, чем мнимая изощренность шахмат. В шахматах, где фигуры неравноценны и где им присвоены самые разнообразные и причудливые ходы, сложность ошибочно принимается за глубину. Между тем здесь решает внимание. Стоит ему ослабеть, и вы совершаете оплошность, которая приводит к просчету или поражению. А поскольку шахматные ходы не только многообразны, но и многозначны, то шансы на оплошность соответственно растут, и в девяти случаях из десяти выигрывает не более способный, а более сосредоточенный игрок. Другое дело шашки, где допускается один только ход с незначительными вариантами; здесь шансов на недосмотр куда меньше, внимание не играет особой роли и успех зависит главным образом от сметливости…»

Суждения

отца детектива безусловно заслуживают внимания, но обращаю ваше внимание на то, что эссе предпослано к рассказу об убийстве, совершенном разъяренным (или напуганным) животным. Вновь, как в случае, когда По устами своего героя говорит о мысленном отождествлении сыщика и преступника, мы обнаруживаем полнейший разрыв между теоретическими обоснованиями и содержанием художественного произведения. Действительно, представить себе шевалье Дюпена играющим с орангутангом в шахматы или шашки — это уже скорее сюжет для картины если не Сальватора Дали, то Рене Магрита. Несомненно, «безумный Эдгар», так же, как читатель, не мог избавиться от ощущения близости внутренней логики событий, составляющих основу детективного произведения, и некоей игровой партии (сделаем небольшую уступку из уважения к звания отца-основателя — пусть это будет партия не шахматная, а шашечная, или партия в вист, высоко ценившийся американским романтиком). Чем дальше, тем навязчивее это ощущение становилось — до тех пор, пока ученики и последователи американского романтика не поддались искушению. И одно за другим начали появляться произведения, по сути представляющие противостояние преступника и сыщика как некую игру между ними, причем чаще всего правила навязываются стороной агрессивной (преступником), сыщик же их принимает. Правда, в результате безумие обоих персонажей как бы уравнивается — два безумия становятся вполне тождественными.

Делает свои ходы психопат-убийца «Буффало Билл», адресуя их уважаемому сопернику, такому же маньяку и каннибалу доктору Лектеру в «Молчании ягнят», волею жребия оказавшемуся по другую сторону доски. Именно ему, равному противнику, адресованы личинка бабочки в горле одной из жертв, странные открытки и прочее — не полицейским и не следователям ФБР, являющимся в данном случае статистами или вообще — фигурами, не имеющими собственной воли, но лишь выполняющими чужую. Лектер, в свою очередь, делает ответные ходы, посылая «королевскую пешку» — Клариссу Старлинг — то в заброшенный гараж, то в недостроенный дом, то в прозекторскую. Игра есть игра, Лектера не интересует судьба жертв, они — фигуры, знаки, которыми он обменивается с противником-партнером.

Посылает жуткие «сувениры» маньяк Тейлор-«Шнейдер» парализованному сыщику Линкольну Райму из романа Дивера «Собиратель костей». Ему, опять-таки, безразличны жертвы, они всего лишь пешки, которыми необходимо разыграть изощренную композицию. Он пришел с того света — из психиатрической лечебницы, — так же как и его соперник, которого вернули с того света врачи, оживили, но обрекли на полную неподвижность. Тейлор, мечтающий вернуть умершее прошлое, и Райм, мечтающий вернуться в состояние небытия. Разыгрываемая между ними партия напоминает разгадывание ребуса, вернее, состязание в разгадывании ребуса на скорость: кто кого опередит. «Королевская пешка» Райма (очередная ипостась все того же образа, что и Фариа, Вульф, «Покойник», Лектер, Пароди) — Амелия Сакс, инкарнация Арчи Гудвина, Гаррета, Клариссы Старлинг, ищейка, одинокая волчица, вполне соответствующая представлению о подчиненном и преданном существе, сопровождающем повелителя мира мертвых…

Игра идет на жутких деталях, знаках, шифрованных записках, имитации старых дел. Что означает этот кусочек целофана? Для чего убийца оставил на пальце жертвы кольцо так, чтобы полицейские сразу же обратили на него внимание? О чем говорит странный подбор жертв, какова внутрення логика жуткого списка? Нет-нет, это не улики, оставленные преступником по неосторожности — «рифмы» героической поэмы, о которых мы уже писали ранее; это сознательные послания, адресованные тому, кто единственный только и может их прочесть и на них ответить. Отвечаешь на один вопрос, делаешь один шаг — то ли к победе, то ли в ловушку. Разгадай мою загадку — я подскажу разгадку твоей. И мы, наконец-то, встретимся — на краю расчерченной доски, за которым пустота…

Тут, может быть, уместно рассказать поистине удивительный эпизод из реальной и относительно недавней истории. Несколько лет назад в одной из израильских газет было опубликовано интервью офицера службы безопасности, который вел следствие по делу арестованного шейха Ахмеда Ясина, «духовного» лидера террористической организации ХАМАС. Поначалу шейх отказался отвечать на вопросы следователя, но затем… согласился,

выдвинув поистине удивительное и жутковатое условие: если сотрудник израильской службы безопасности, в свою очередь, будет отвечать на вопросы арестованного. В результате, офицер отвечал на какой-то вопрос, связанный с толкованием темных мест Корана, и только после этого Ясин отвечал на вопрос, касающийся его террористической деятельности. В этом фантасмагорическом, но действительно имевшем место эпизоде легко усматривается неожиданная параллель между ныне живущим в Газе парализованным шейхом и маньяком Ганнибалом Лектером с его «qui pro quo» из харрисовского «Молчания ягнят». Не знаю, читал ли главарь ХАМАСа романы Томаса Харриса, по всей видимости, нет. Но есть, похоже, нечто общее в характере мышления настоящих главарей террора и серийных убийц, созданных воображением писателей-детективщиков, что превращает по сути современный террор в одно из проявлений массовой культуры. Действительно: люди — пешки, ими, как своими, так и чужими, можно жертвовать во имя высшей цели — выигрыша партии у «игрока с другой стороны», обретения власти…

«Вы не пешка, вы — конь»

…В Сьюдад-де Вадос, вымышленную латиноамериканскую страну, вобравшую в себя черты многих реальных диктатур, приезжает из США некто Бойд Хаклют, «специалист по решению транспортных проблем», как он сам себя называет. Приезжает по приглашению главы государства сеньора Вадоса. Он должен помочь в планировании нового городского строительства, долженствующего превратить Сьюдад-де Вадос в суперсовременный мегаполис, «чудо из никеля и стекла». Вскорости он попадает в круговорот странных и страшных событий: люди, с которыми он встречается, либо исчезают, либо погибают… В конце концов, герой — он же рассказчик — начинает испытывать такое чувство, будто его втянули в какую-то дьявольскую игру.

Пытаясь понять, в чем дело, он добирается до самого верха и бросает в лицо местному диктатору обвинение:

«— Вы пытались распоряжаться городом так, как распоряжаются фигурами на шахматной доске. Вы низвели граждан дс статуса пешек и пытались направлять их действий и даже мысли, словно они были кусками резного. дерева. Вы пытались сделать это и со мной, и тут вы совершили свою самую большую и, надеюсь, последнюю ошибку. Я пришел сказать вам, что человек не пешка, и если вы пытаетесь превратить человека в пешку, то должны ожидать, что рано или поздно он повернется и плюнет вам в лицо.

Я хотел, закончив свою тираду, тут же повернуться и уйти, чтобы немедля убраться из Сьюдад-де-Вадоса. Поступи я так, я никогда бы, наверное, не узнал, что сделали с Вадосом мои случайно выбранные слова. Его лицо стало серым. И в то же время мне показалось, будто тяжелое бремя сняли с его плеч.

— Итак, свершилось, — произнес он. — И я не жалею об этом… Но в некотором отношении вы несправедливы к нам, сеньор. Вы не какая-нибудь там пешка. Вы — конь…»

Таков сюжет и структура эффектного детективного романа американского писателя Джона Браннера «Квадраты шахматного города», написанного в середине 60-х и переведенного на русский язык двадцатью годами позже.

Метафора, использованная Хаклютом-Браннером, оказывается, имела вполне реальный смысл. Все, происходившее в Сьюдад-де-Вадосе (то есть, романе «Квадраты шахматного города»), на самом деле представляло собою шахматную партию, которую разыгрывали между собой диктатор и глава оппозиции, в прошлом — его соратник. События романа — включая гибель различных персонажей (иногда — условная гибель: тюремное заключение, эмиграция и т. д.) — отражение в реальной жизни соответствующих ходов этой партии. Соответственно, и люди, не догадывающиеся об истинном положении дел, получали у двух игроков «должности» (конь, слон, ферзь, пешка) в соответствии с их весом и возможностями не в реальной жизни, а в игре. Игроки в данном случае себя тоже ввели в игру — правда, став королями, «неубиваемыми» фигурами. Чтобы еще больше подчеркнуть игровой характер романа, Браннер в послесловии к книге сообщает, что основой его является реальная партия, сыгранная в матче на первенство мира в 1892 году в Гаване между чемпионом Вильгельмом Стейницем и претендентом Михаилом Чигориным… «Квадраты шахматного города» интересен еще и тем, что это, пожалуй, единственный роман такого рода, в котором все события показаны глазами одной из фигур — правда, «не пешки, а коня». Отсюда нарастающее ощущение абсурда происходящего, чувство беспомощности человека перед произволом загадочных сил, вершащих судьбами персонажей. Диктатор Вадос, записывающий хода партии, предстает каким-то чародеем, занимающимся симпатической магией, наподобие тех колдунов и ведьм, которые лепили из воска фигурки, нарекали их человеческими именами и протыкали иглами, бормоча заклинания: «Ферзь c1 — на f2, пешка e2 — e4…»