Бастард фон Нарбэ
Шрифт:
Шрам — ох и страшный же в закрывающей половину лица маске, в черной повязке на глазах — незряче повернулся в сторону умирающих женщин. Яман даже не стал тратить время на пререкания. Кто бы сомневался в том, что смерть пятерых женщин повредит бессмертным душам тех, кто оставит их без помощи? Кто в этом мог сомневаться, после встречи со Шрамом? Так что, чего уж там, было своих калек семеро, теперь дюжина. Говорить не о чем. Рано, конечно, обрадовались, что «кунцу» хватило на всех. Зато сейчас можно радоваться, что внимательно слушали объяснения о том, как дышать с одной маской на двоих. А ведь, вроде, объяснения-то и
А оно вон как обернулось.
По отпечатавшимся в пыли следам, по дороге смерти, в буквальном смысле выстланной трупами. Бегом. К черному жерлу тоннеля, в глубине которого, далеко, видны белые, неяркие огни.
Четверо хундов в авангарде стали замыкающими для вырвавшихся вперед женщин, и теперь подгоняли отстающих. Подобрали одну, споткнувшуюся, упавшую на колени.
Чусры возьми все это, что же такое сделал Шрам, что они все начали вести себя как люди?
Четверо хундов в арьергарде присматривали за теми, кто нес раненых. Остальные — оцепление. Действительно, псы, окружившие овечье стадо. Яман бежал сразу за первой четверкой, почти не чувствовал веса Шрама, думал о времени, о потерянных секундах.
Все его люди… «ovis»… должны успеть добраться до тоннелей.
И они успели. Все. Последние хунды ворвались в полутемный каменный коридор, когда ганпластовые створки люка уже смыкались. Когда в шлюз подадут кислород, воздух станет пригодным для дыхания, и откроется второй люк. Возле этого люка, тяжело дыша, сбились женщины. Люди Ямана, овцы в окружении хундов, остановились посреди коридора.
Время шло. Створки не открывались.
Те, кто дышал через одну маску на двоих, передавая «Кунцу» друг другу, только отрицательно качали головами в ответ на вопрос, достаточно ли в воздухе кислорода. А когда те из женщин, кто был вплотную к внутреннему люку, начали впадать в панику, и на створки обрушились первые удары ногами и раскрытыми ладонями, из-под потолка раздался голос:
— Маски с калек снимите. Когда сдохнут, откроем. У нас тут не богадельня.
В первые секунды никто ничего толком не понял. Потом Яман подумал, хорошо, что женщин меньше. А потом женщины заговорили все разом. Закричали. Они требовали забрать маски у калек. Готовы были сами это сделать. Жить хотели, это понятно. И тоже понимали, что их меньше, сорок или около того, Яман пока не успел сосчитать, против вдвое большего числа мужчин.
Опасаться стоило не женщин, а как раз мужчин. Собственное стадо могло превратиться в стаю и ударить в спину. Инстинкт выживания страшная вещь, нет его сильнее. Те, кто делит сейчас одну маску на двоих с неизвестно зачем подобранными на высадке женщинами, уже чувствуют приближающийся кошмар смерти от удушья, остальные тоже вот-вот поймут. И тогда все, что Шрам говорил им о Боге, потеряет значение. Бог важен тогда, когда умираешь в своей постели, в окружении родных людей. А когда тебе предстоит задохнуться, чтобы спасти душу… ни о Боге, ни о душе как-то уже не думается.
Или…? Сам-то он сейчас о чем думает? О стаде. И о Боге. И… хунды пока сдерживают перепуганных женщин, не подпускают к калекам, которых стадо окружило, опять-таки, инстинктивно защищая беспомощных людей.
— Мне нужно время, — сказал Шрам. — Камера… — пальцы легли на затылок Ямана, чуть развернули голову влево и вверх. — Там. Говори с
Яман кивнул. Едва-едва. Шрам не видит, но сейчас-то чувствует. И рявкнул, глядя прямо в невидимую камеру:
— Какая, к убырам, богадельня?! Вам тут рабочие руки не нужны или баб слишком много стало?!
— Кто убьет калеку, того пропустим внутрь, — отреагировали динамики.
Яман всей кожей почувствовал напряжение стада. Это и есть эмпатия? Каждый нерв, как струна натянут. А тут еще и за всех остальных чувствуешь? Ну ее в эхес ур, не надо такого.
Раньше, чем перетянутая струна порвалась, он заговорил снова. Его голос ослаблял натяжение, пока он говорил, людям казалось, что он может что-то сделать.
— Среди этих калек есть медики. Руки или ноги не работают, тебе не похрен? Головы-то работают, лечить они могут.
— Хорошо, — почти неслышно произнес Шрам.
Из стен послышалось шипение. В шлюзовую камеру начал нагнетаться кислород.
Не так и далеко от закрытых ворот, в аппаратной, с полудесятком мониторов на стенах и парой микрофонов на пульте, сидел человек по прозвищу Вартай Привратник. Его задачей было открыть ворота для новой партии каторжан, и при этом не впустить в тоннели тех, кто бесполезен. Бесполезных, вообще, не должно было быть. Чего ради эти придурки притащили с собой калек? Врачи? Но ведь не все же.
Новички выглядели подозрительно и, возможно, были опасны. Вартай не понимал их, все непонятное опасно. Зачем они приперли искалеченных баб? На корабле баб везут отдельно, о них ничего невозможно узнать, пока летишь, и ничего не узнаешь, пока бежишь до ворот.
Надо было решить, избавляться ли от лишних ртов, пожертвовав при этом врачами, которых, кстати, могло и не быть, или впускать всех, а лишних убрать позже, когда насчет врачей прояснится.
Вартая сначала смутно, а потом все сильнее начало беспокоить то, что этот здоровенный мужик, который на него орал и требовал открыть ворота, смотрел прямо в камеру. Как так? Он ведь не может ее видеть. Там и камеры нет, там тонкий усик световода.
И все же разъяренный взгляд с монитора, как будто пырился прямо в глаза. Здоровенный одной рукой обнимал какое-то… существо… Какую-то тварь без лица. Помогал на ногах стоять. Так обнимал, что сразу ясно, почему он калек внутрь провести хочет. Ну, с этим ясно, а остальные чего ждут? Что этот один, хоть какой он будь здоровенный, против такой толпы?
Нет… прямо сейчас надо решить насчет врачей, а потом уж…
Изображение на оставшихся четырех мониторах изменилось. Теперь, вместо разных помещений этого сектора, на всех было безликое существо.
А потом оно стянуло с глаз черную повязку.
Вартай разное видел. На Мезаре чего только не насмотришься, и уроды не в диковинку, лишь бы работать могли. Но этот… Шрамы эти…
Почему он на всех экранах? Так не должно быть, на этих мониторах изображение с камер из других секторов.
В какой-то миг Вартай понял: это киборг со Старой Терры, чудовище, страшней убыров из Эхес Ур. Если бы было кому спросить, почему он так решил, ответа бы не нашлось, но спросить оказалось некому, никто не вернул Вартаю способность рассуждать здраво. Киборг, страшный, как самый страшный кошмар, глядя сразу со всех экранов, мертвым, киборгическим голосом сказал: