Батальон крови

Лиходед Виталий Григорьевич

Постепенно на высоту стала опускаться ночь. Изредка с дребезжащим визгом плевался миномет, но на него мало кто обращал внимание. Мины улетали куда-то далеко и разрывались там — впереди, где наших позиций не было. А ночь обволакивала высоту тьмой. На небе появились звезды. Их изредка подсвечивали одинокие вспышки ракет. Месяц, качаясь, болтался на «честном слове» — ждал, когда же очередной осколок собьет его окончательно. Оставшиеся в живых, наслаждались тишиной. Молча ели тушенку, пили спирт и курили самокрутки, вспоминая ужасы прошедшего дня.

Григорий устроился в штабе на ящиках. Поел, выпил положенные «боевые

сто грамм» и, расслабившись, стал вспоминать дом и учебу. Прошедший день еще не отложился в его сознании так, чтобы о нем помнить с болью и горечью — все это придет потом, а теперь он сполна наслаждался подаренным войной удовольствием — остаться в живых.

3. Ночь

На высоту опустилась ночь. Это была вторая ночь на фронте — первую он и не заметил: будто провалился в черноту с одной мыслью — сменить деда-наставника. Теперь Петровича не было — он погиб, и Гриша, вспомнив старика, с жалостью вздохнул. Он перебирал в памяти все, чему тот его учил, стараясь хорошенько запомнить наставления.

Где-то вдалеке гремела канонада, окрашивая вспышками горизонт. Изредка взлетали ракеты и освещали высоту.

— Интересно полезут немцы ночью в атаку? — подумал он и сам себе ответил, — вряд ли.

Линия фронта давно поравнялась с этой высотой, и она потеряла свою значимость. Теперь фашисты отойдут и в удобном месте займут оборону.

Так это и произошло, утром комбат приказал сниматься с высоты и идти вперед, но это только утром, а пока над высотой стояла ночь. Гриша вышел из ДЗОТа и, облокотившись на бревна окопа, стал рассматривать поле боя.

Впереди метров за двести еще что-то происходило. Одинокие автоматные очереди разрезали тишину: кто-то истерично закричал на непонятном языке и умолк. Только канонада, там, вдали, вздыхала и охала глухими взрывами. Казалось, что по горизонту ползет огромный сказочный, огнедышащий дракон. Он извергает из своих голов огонь и бьет каменным хвостом по земле, отчего та содрогается. Испуганное эхо доносит откуда-то редкие хлопки разрывов снарядов. Неожиданно эти глухие разрывы приблизились, и Григорий увидел — совсем близко, как вздымается земля, разбрасывая свой фейерверк грязи. Затем эти взрывы отошли в сторону, туда, где виднелся песок искусственной насыпи перед целым рядом укрепленных бойниц. Снаряды падали в этот песок и поднимали вверх облака пыли. Эти облака, словно чудовища, висели в воздухе. Их дрожащие лапы и хвосты соединялись друг с другом. Все это напоминало какое-то странное представление. Вот — новый взрыв и еще одно песчаное создание выросло из земли и поползло вдоль поля. За ним остальные — это легкий ветерок прогонял их, преображая облака пыли в непонятные движущиеся существа. Обстрел продолжался долго и Григорий с интересом наблюдал за этими созданиями войны. Он даже подумал, что эти несуразные пыльные чудовища ее слуги. Они что-то ищут, проверяют, пока сама Война там, у горизонта наслаждается очередным представлением.

Вскоре все закончилось, и взрывы и эти видения.

— Наверное, они ничего не нашли и просто оставили эту измученную землю. Война призвала своих странных разведчиков к себе, чтобы они в другом месте нащупали что-то нужное для нее. А что может быть для этой ненасытной пожирательницы нужным — только люди: запах крови, стоны, боль. Это ее музыка наслаждения. Она успокаивается,

когда кто-то умирает в мучениях и деловито разводит по потусторонним батальонам мужества и трусости. А может быть Смерть и Война — это одно и то же? Нет! Скорее они просто вместе занимаются общим делом. Одна сводит людей, зарождает в них причину ненависти друг к другу, а вторая как вечная старушка-санитарка — прибирает и успокаивает. А здесь что? Никого нет, немцы отступили, и если учитывать канонаду, то фронт ушел далеко вперед. Почему мы здесь застряли?

Гриша услышал шаги. Обернулся и, увидев комбата, встал и взметнул ладонь к виску.

— Почему не спишь? — спросил офицер.

— На связи. Один я остался. Дед погиб.

— Жаль, хороший был солдат, пули его облетали, да, видать, время пришло. Да и замена, — комбат с ненавистью посмотрел на молодого бойца.

— Что, я то виноват, что меня сюда прислали?

— Нет, ты тут не причем.

— А кто же тогда причем.

И он ответил тихо и мрачно:

— Война.

— Да уж, — добавил связист, — с ней не поспоришь.

— Да, нет, — завелся комбат, — спорить надо! И нарушать все ее правила: она тебя приговорила — ты живи на зло ей! Она тебя в ад кромешный — а ты выкарабкивайся! Не верь ей. Тогда, может, и выживешь!

— Понял, — резко произнес Григорий, — правило только одно «Я должен выжить!»

— Молодец! Ты мне все больше и больше нравишься. Сам-то откуда?

— В Казахстане родился.

— Да что-то на казаха ты не похож?

— Русский я. Родители там жили.

— Понятно. Из сосланных. Небось казачок?

Григорий промолчал.

— Да ты не прячься от меня. Я никому. Да и в чем твоя вина? Что, родители враги народа?

— Нет.

— А чего стесняться тогда? Все знают, что казаков и после Гражданской войны ссылали, да и вождь наш — грузин — в долгу не остался. Это не значит, что они враги. Просто невзлюбили их. Понял?

Гриша, услышав эти слова, сжался, ему стало страшно. Как это он — такой сильный и правильный человек, назвал Сталина грузином. Причем, произнес это с такой ненавистью, что молодой боец прочувствовал злость командира.

— Все будет нормально, не переживай, — произнес капитан и, не оборачиваясь, пошел дальше по окопу к восстановленной солдатами землянке. Гриша смотрел ему в след и никак не мог отойти от услышанного. Постепенно все в голове выстроилось, и он понял, что этот человек действительно ничего и никого не боится. Многих это губило — язык и ненужная храбрость в высказываниях, но Киселев был другим. Он знал, где и когда нужно сказать то, о чем все думают, но боятся сказать. Он мог это сделать и мог смело смотреть в лицо смерти. Григорий глубоко вздохнул и посмотрел на ночное небо. Вокруг светящегося в темной бездне месяца обрисовывался странный затуманенный ореол.

— Возможно, — подумал Гриша, — этот туман и есть души погибших. Вон как их много! Они летят туда в своих грязных сереньких шинельках, оставляя здесь все: боль, страх, мысли, чувства, надежды. Теперь у них только одно — остаться там, в свете и быть принятым так, чтобы хоть там, никто не трогал.

Вдруг в окоп свалилось нечто непонятное в форме военного с огромной набитой чем-то мягким сумкой. Это непонятное создание встало на ноги, отряхнулось, и Гриша увидел под огромной каской курносый нос, детские губы и румяные мягенькие щечки.