Батальон крови
Шрифт:
5. Таня
Ночь продолжала плыть, словно река. Ее темное течение посветлело, стало прозрачным. Наступало утро. Григорий спал в наушниках, но рация при этом была отключена. Юля натаскала откуда-то соломы, разложила ее, и на ней, укрывшись шинелью, уместилась как дюймовочка в цветке. Из-под грубой, огромной шинели торчал и сопел лишь ее курносый нос.
Ночная река утекала, и ее плавно и незаметно сменяло чистое голубое море-небо. На рассвете Гриша увидел сон: дед-связист с суровым
Осеннее утро пробирало зябкостью. Он быстро набросал веток в тлеющие угли и вскоре согрелся у разгоревшегося огня. Вспомнился сон — и ему стало плохо, даже замутило:
— Неужели этот дед так и будет преследовать меня? — подумал он. Но потом успокоился, решив, что эти кошмары от непривычно большой дозы спиртного, принятой накануне. Старшина не пожалел, плеснул полкотелка, да и у Юльки, как у сансестры, что-то было в заначке.
Он накинул на плечи шинель, и пытался вспомнить, что происходило вчера, у костра.
— Вроде бы ничего особенного, — решил он. И вновь вернулось лицо Петровича. Гриша опять почувствовал тяжесть в душе. — Чего хотел этот дед, зачем снился? — ругал он погибшего старика, но, увидев рацию, тут же вспомнил, что не докладывал всю ночь — проспал. А комбат приказал через каждые два часа выходить на связь.
Схватив наушники, он тут же включил рацию и стал вызывать штаб.
— Орел! Орел! Я Седьмой! Ответь!
В наушниках послышался треск, и сонный голос девушки ответил:
— Орел слушает.
— Я Седьмой, у нас все спокойно! — отрапортовал он.
— Что ж ты так кричишь? Проспал? — спросил голос в наушниках.
Григорий замолчал. Он не знал, стоит ли отвечать простой радистке, или может, он попал на офицера связи?
— Да, ладно успокойся. Я тоже вздремнула, — смеясь, произнесла девушка.
Ее голос проснулся и она, уже не зевая, спросила:
— У вас как там, холодно?
— Да, но я у костра сижу, согрелся.
— Молодец. Ну что, до связи — или поболтаем? Все равно ведь проснулись?
— А нас не накажут?
— А кто услышит-то? Или узнает?
— Да некому, если только фрицы, — пошутил солдат.
— Они пусть слушают.
Услышав знакомые интонации голоса, Григорий понял, что на том конце их невидимой связи лейтенант Титова. Он даже приосанился, расправив плечи. В голове слегка зашумело и напомнило то, что было ночью.
— Тебя как звать? — спросила радистка.
— Григорий. А вас Лена? Лена Титова? Извините, лейтенант Титова?
Минуту рация молчала, Григорий лишь слышал ее дыхание, но ответ все же последовал:
— Нет, я Таня.
— Таня? А я вас видел?
— А ты когда прибыл?
— Три дня назад.
— Вряд ли. А что, тебе
Григорий решил, что это она сама его разыгрывает от скуки, но, услышав последующие слова, решил, что ошибается.
— Ты не думай, я тебя не разыгрываю. А голоса у многих женщин похожи, особенно в наших рациях. На немецкой, трофейной, работал?
— Нет.
— Вот на ней за сто километров чистота, кажется, будто рядом сидишь и разговариваешь. Все ловит.
— Да наши тоже вроде ничего.
— Нормальные, и починить их можно, не то, что эти — немецкие.
— Ага, — согласился Григорий и, привстав, подбросил в огонь последние две, найденные с вечера, сухие доски.
— А что Титова, я, между прочим, не хуже. И рост такой же и волосы и все остальное, — решительно произнесла девушка.
— Значит, вы красивая. А я обыкновенный, только с учебки из Ташкента.
— Сколько тебе лет?
— В феврале восемнадцать исполнилось.
— Ну, ты уже взрослый, значит и о любви поговорить можно?
— Можно, только что о ней говорить?
— Как что? Тебе Титова понравилась? Признайся честно?
— Конечно. Она всем нравится.
— А не так как всем, по особенному, понравилась?
Гриша тяжело вздохнул, и это было услышано на другом конце связи.
— Можешь не отвечать, — произнесла девушка, и в ее голосе Гриша услышал смех.
— А что вы смеетесь? Где я мог такую увидеть или встретить? В Ташкенте? Там все или под паранджой, или старые да больные.
— Так ты что — еще ни разу, ни с кем, — девушка на мгновение замолчала, — не встречался?
— Нет. И если вам интересно, даже не дотрагивался.
— А где ж ты жил?
— Сначала в степи, среди казахов, под Павлодаром, потом в интернате, там все девочки отдельно от нас были. Мы их только издалека видели.
— А когда ты говоришь, прибыл?
— Три дня назад.
— Уже воевал?
— Да. Сначала высоту брали, потом сутки ее удерживали, — с гордостью ответил солдат, — А что вы думали, я сопляк?
— Да ты не злись. Я тебя понимаю. Я тоже одна.
— Если вы такая красивая, как Титова, и если вы мне не врете об этом, то я вам не верю. Не может такая девушка быть одна.
— Эх, солдатик, мне двадцать два. Я уже год на фронте. Поверь — может, — с грустью ответила Таня. Григорий даже почувствовал, что она заплакала.
— Успокойтесь, пожалуйста. Я не хотел вас обидеть.
— Да что ты все «Вас», да «Вас». Просто Таня и все!
— Хорошо.
Несколько минут они сидели и слушали в наушниках дыхание друг друга. Рядом с Григорием потрескивал костер и сопела Юлька. Она наполовину скинула с себя шинель, согревшись от теплоты костра. А там, в штабе, за столом сидела Таня. Рядом на буржуйке дымился чайник. Он давно закипел, но она никак не могла встать и снять его.