Батарея держит редут
Шрифт:
– Бомбом бил!..
Оказалось, что в поисках валежника он наткнулся на спрятавшегося в кустах черкеса, целившегося из своего ружья. Безоружный Равилька так «рассердился», что, прежде чем тот успел опомниться, начал тузить его кулаками. Черкес насилу вырвался и бросился бежать, оставив свое ружье. Трофей решили тут же «обмыть», поскольку солдатские манерки были еще полными. Но Равилька решительно воспротивился, загородил его своим телом и сказал:
– Ружье как жена, одна муж моет...
Эта «жена» его скоро отблагодарила и позволила во время очередного похода за дровами подстрелить горного козла. Равилька сноровисто разделал его
– Никак шашлык мастыришь?
Равилька помотал головой.
– Не-е, на шашлык идет баран, не коза. Это – казлык... – и довольно рассмеялся.
Вскоре две порции зажаренного «казлыка» были преподнесены офицерам и прежде всего Болдину, которому Равилька оказывал явное предпочтение, на что майор Челяев никак не обижался. Он вообще оказался хорошим товарищем, свою обычную суровость в походе не проявлял и наблюдениями в отношении горских народов охотно делился с Болдиным:
– Татарин либо насквозь мошенник, либо весь хорош. Наш как раз из последних и теперь будет выделять вас из прочих. С этой братии службы по уставу не спросишь, они ее понимают по-своему. Иные ретивцы хотят их на свой лад переделать, в желаемую сторону выгнуть, но ничего не добьются, только сломают. А вот ежели к своему делу с умом приспособить, то лучшего пособника не найти...
В справедливости сих наблюдений Болдину пришлось убедиться уже на следующий день. При переходе горного потока его лошадь поскользнулась и упала в воду вместе с всадником. Холодная ванна не прошла бесследно, всю ночь Павла знобило, а утром он поднялся с большим трудом. Равилька глянул на него и поставил диагноз:
– Бида, барин, тибе лихорадка...
Вот теперь пришла очередь и до его манерки. Нацедил он из нее какой-то маслянистой жидкости и заставил Павла выпить. Причем проявил такую настойчивость, что никак было не отказаться. Действие ее сказалось самым быстрым и положительным образом. Скоро Павел почувствовал себя явно лучше, это сразу же заметил внимательно наблюдавший за ним Равилька, и Павел благодарно сказал:
– Ты просто чародей, мы с тобой теперь в расчете... баш на баш...
Равилька решительно замотал головой:
– Не-е... тибе был хворь, мине – карачун... – Он помолчал и, хитро взглянув на Павла, спросил: – Ночью Тоня поминал, это хурхэ, милая?
Павел смутился лишь на мгновение и сказал первое, что пришло в голову:
– Да нет, сестра...
– У меня тоже есть сестра, – вздохнул Равилька, – да я ночью не поминаю...
Так продолжался этот нелегкий путь, но наконец окончился и он: отряд благополучно достиг Тифлиса. Было воскресенье, в штабе по случаю временного отсутствия главнокомандующего стояла непривычная тишина, и Болдин решил заняться устройством личных дел. А дела у него были невеликие: повидаться с Антониной и вручить ей отцовское послание.
В особняке Мадатова было тихо. Княгиня страдала мигренью и никого не принимала. Молодая барышня, как сообщил дворецкий, уехала с князем Адамяном в офицерское собрание, где нынче гастролировали приезжие артисты. Известие это не вызвало у Павла обеспокоенности, поскольку Адамян был старцем весьма преклонных лет и к его страсти к молодецким проказам общество относилось весьма снисходительно.
Последующие два часа он потратил на то, чтобы привести себя в порядок и приобрести сколько-нибудь приличный вид. В собрании он появился к концу представления и вместе
– Полно, мой друг, есть отчего расстраиваться. Сами видите, наша девушка заневестилась, так что стала в переборочку играть. А у нас выбор невелик: либо служба, либо сердечная дружба. Можете, правда, в штаб попроситься, здесь место теплое и постель мягкая, все к тому, чтобы быстрее обабиться. Но ежели не хотите лицо свое потерять, то плюньте на случившееся. Женщины, они ведь как сорняк: ежели попадут в душу, начинают разрастаться. А сорняки надобно удалять, покуда не вкоренились, потом трудновато будет. Наберитесь силы и дерните, потом еще и спасибо скажете...
Павлу что делать? Выпил, раззадорился, захотел пойти и скандал учинить, но Челяев опять-таки его удержал. Какой, сказал, в этом прок? И собачьей свадьбы не надо портить. Пододвинул новый бокал, и все дело кончилось тем, что с трудом довел Павла до ночлега.
На другой день, приведя себя в порядок, Болдин отправился в канцелярию главнокомандующего. От вчерашнего дня остался неприятный осадок, с Антониной, следуя наставлениям Челяева, он решил больше не видеться и попроситься на службу куда-нибудь подальше от злополучного семейства. Сидел и раздувал в себе обиду. И неизвестно, до чего бы раздул, кабы не позвали к Ермолову, у того люди в приемной не засиживались.
Генерал встретил поручика как родного, с улыбкой, протянул руку. Он быстро ознакомился с письмом Реута, содержание которого его мало обрадовало, это было заметно по выражению лица и досадливому возгласу, обращенному в угол кабинета. Только теперь Болдин рассмотрел там офицера, расположившегося в глубоком кресле.
Ермолов протянул ему письмо и сказал:
– Кажется, у нашего Александра Андреича нашелся достойный преемник.
Верный старому правилу, он не захотел осуждать начальника при младшем офицере, но Болдин догадался, что речь шла о недавно отставленном всесильном Аракчееве, известном чрезвычайной строгостью в наведении порядка, и генерале Паскевиче. Сидевший в кресле офицер, к которому обращался Ермолов, был молод, лишь немногим старше Болдина, но имел полковничий чин. У него был высокий лоб, небольшие щегольские усики и проницательный взгляд. Болдину показалось, что в нем сквозит некоторое пренебрежение, и он непроизвольно принял отчужденный вид.
В то время как полковник знакомился с письмом Реута, Ермолов неторопливо прохаживался по кабинету. Болдин решил воспользоваться образовавшейся паузой и обратился к нему:
– Ваше высокопревосходительство! Последний поход я совершал с Нижегородским драгунским полком, позвольте продолжить в нем службу. Я кавалерийский офицер и в пехоте чувствую себя неуютно. Полковник Шабельский моему желанию не препятствовал...
– Шабельский полком уже не командует, – вздохнул Ермолов, – теперь нужно спрашивать нового командира.