Батюшка сыскной воевода. Трилогия.
Шрифт:
— Так что конкретно ему от нас нужно?
— Про то не сказано, — отвлечённо протянула бабка, глядя куда-то в окно. — Вот ужо к обеду чёрный ворон сюда прилетит, так и выясним. Вроде Маняша к нам бежит, али кажется?
— Не кажется, — присмотревшись, признал я. — Готов даже угадать её первые слова.
— «Здравствуйте, бабушка!» — наивно предположила Яга.
— «Там вашего Митьку бьют!» — уверенно опроверг я.
Мы почти успели побиться об заклад, когда дочь кузнеца влетела в горницу. Забегая вперёд, скажу — проиграли оба...
— А там Митька ваш религиозное преступление вершит!!!
—
— Ой, и до чего же котик-то красивый! А откуль же он у вас такой? У нас в деревне таковых росту и статей близко не водится! Дай-ка почешу за ушком кысю-мурысю, — умилилась искренне эта румяная деревенщина, но, подняв на нас взгляд, быстро вернулась в колею: — Дык дьяка городского головой об притолоку в избе стукает. Дьяк — лицо духовное, стало быть, и преступление на религиозной почве будет...
— Откуль она слов-то таких нахваталась? — настороженно покосилась моя домохозяйка.
Я пожал плечами:
— От Митьки же! Он наверняка сейчас на всю деревню умными словами с крыши вещает, так ведь?
— Ага, — кивнула Маня и вновь развернулась к коту. — Ой, какой милый, а какой толстый, и какие у нас усы-усищи...
Васька, округлив глаза, смотрел на неё как на полоумную и, пятясь задом, отступал под моё прикрытие...
— Это не про него ли в деревне поют:
На собаке бабкин кот, Ехал задом наперёд. Чёй-то много стало как Необъезженных собак!— Вы со мной? — спросил я бабку, прикрывая сражённого в самое сердце кота своей спиной. — Всё это неправда! Василий ехал не задом наперёд, и вообще, кому какое...
Наша старослужащая жестом остановила меня, на секундочку сощурила левый глаз, потеребила бородавку, взвесила все «за» и «против», а потом решительно кивнула:
— Ты уж, Никитушка, сам сходи. Мы с Васенькой здесь останемся. В любой миг может гонец пернатый пожаловать, сам знаешь от кого...
— Ох, да у вас тут тайны служебные, дела секретные, правда? — мигом втёрлась в разговор неутомимая дочь местного кузнеца. — А можно и мне послушать? Я вам помогать буду и ни кому, никому, никому ничего не скажу!
— И впрямь, Никитушка, — в ответ на мой полный безмолвного ужаса взгляд смилостивилась бабка. — Оставил бы ты мне девицу энту. Мало ли тут чем милиции подсобить понадобится. Вона в углу веник секретный без дела стоит, да тряпка половая тайная от скуки мается, а ещё посуду вымыть надобно, чтоб врагов в заблуждение ввесть... Иди, сокол ясный, мы ужо сами управимся.
Вот и распрекрасненько. Я даже не уточнял, куда идти, «религиозное преступление» могло происходить только у дома Марфы Петровны. Спокойным, размеренным шагом добрался бы минут за десять — пятнадцать, но практически едва ли не за поворотом столкнулся нос к носу «главой масонской ложи» нашего Лукошкина. Абрам Моисеевич приветствовал меня, вежливо приподняв коленкоровую шляпу и ненавязчиво демонстрируя полукилограммовую звезду Давида, тайно висевшую у него под лапсердаком. В середине звезды красовались циркуль и мастерок...
— Вы бы ещё молот и серп повесили, — козыряя на ходу, попробовал
— Есть первые шаги. Я буду докладывать трепетно и кратко, а ви уже сами напишите в блокноте всю мозаику их козней. Подчёркиваю, как законопослушный гражданин, я не настаиваю на непременной оплате моих сведений. Клянусь трудовым потом Иакова, мне и думать противно о какой-либо зарплате, когда речь идёт о таком и прямо тут... Но моя Сара вчера испекла мацу из самой горькой муки, а завтра она пойдёт продавать штопаную простыню, чтобы мальчики могли на что-то покушать. Ви знаете, у моего младшего такие способности на скрипку, но...
— Абрам Моисеевич, у меня важное дело, — не выдержал я, пытаясь обойти его футбольным финтом слева.
— И шо, оно таки уже важнее моего?
— Да пропустите же... там... у меня там, может, Митька пропадает!
— Ой, это да, — неожиданно легко согласился он, подцепив меня под локоть и пристраиваясь строевым шагом слева. — Таки я готов подтвердить, шо оно «да»! Когда я шёл через эту гостеприимную деревню, то слышал очень неприятные звуки с одного двора. Похоже, там жутко пытали свинью. Она вырывалась и кричала шо то очень жалобное, но с угрозами. Туда ещё стекался народ, на послушать их представление...
— Точно, там сейчас три клоуна одновременно выступают, — буркнул я себе под нос — А у вас что нового?
— Ха! Таки оно вам всё равно интересно! Не отвечайте, у вас такое, мягко говоря, красноречивое лицо... Я вам скажу. По дороге. А што ви скажете моей Саре и мальчикам? Не надо, не повторяйте вслух! Таки мы вернёмся к этой теме чуть позже, когда ви поймёте, шо я для вас — самая маленькая проблема...
В общем и целом, заболтать этот гражданин может кого угодно. Но должен признать, если откинуть весь словесный сор, то информацию он доставил вполне весомую. Наших он обо всём предупредил, царя поначалу никто не беспокоил, и правильно! А вот при ненавязчивой поддержке переодетых в гражданское платье стрельцов нашего отделения удалось устроить следующее...
Во-первых, Шмулинсон умудрился подключить ко всему проекту недоверчивого Еремеева, и они коллективно по ночи клеили листовки «прелестного» содержания. В смысле то, что должно было «прельстить» среднестатистического лукошкинца...
«Свободу прессе!» (кому, какой, зачем — не понятно, но работает).
«Свободу трудовому народу!» (работает всегда, везде и по-любому).
«Деньги богатых — бедным!» (с какого бодуна, почему и как — без разницы, людям нравится).
«Народ — задумайся!» (вообще-то несколько затёрто, но до сих пор как-то функционирует).
Листовки Абрам Моисеевич писал собственноручно, налепили всем отделением, наутро сами же делано возмущались, но срывать не позволяли, дали повисеть до вечера. Грамотные читали сами, остальным наши же парни и разъясняли. Вечером Шмулинсона доставили к царю. Вышел он оттуда уже профинансированным «за муки и радение к Отечеству», а утром сегодняшнего дня неизвестные подбросили ему в окно кошелёк с двумя рублями. После короткого спора портной-гробовщик признал, что все пять. Думаю, если бы было время, я бы его и на все десять раскрутил, масоны платили щедро.