Батюшка сыскной воевода. Трилогия.
Шрифт:
— Вот тока смеяться тоже не надо! — в тему поправила меня говорящая птица. — Кощей, он, знаешь ли, не чурбан бесчувственный, и ничто человеческое ему не чуждо. К примеру, проведал он, что ни ступы, ни избушки на курьих ножках, ни Сивки-Бурки у вас с собой не наблюдается. Потому господин мой благородно сам сюда пожалует... И просил передать к сведению, что визит его сугубо мирный. Так чтоб и с вашей стороны чего всякого не было — капканов там, волчьих ям, ловушек глупых...
— То есть он идёт к нам на переговоры. А явку с повинной захватить не намерен?
—
— Договорились. — Я встал, хлопнув себя по коленям. — Жду гражданина Бессмертного в двенадцать ночи, у нас за околицей, близ реки, под высокой берёзой.
— Один придёшь?
— С Ягой и Митькой.
— Их знаем. — Ворон тоже расправил крылья. — Желаю здравствовать... до ночи!
Улетел он с традиционным карканьем, не отказав себе в удовольствии перепугать по пути полдеревни. Когда чёрная точка окончательно скрылась с глаз, я вернулся в дом...
На столе дымился чугунок с харчо, томились бараньи потроха в виноградных листьях, ароматно пах свежий лаваш, отдельно стояла объёмистая бутылочка азербайджанского сухого красного. Кот под печкой упоённо обнимал миску сметаны с мелко нарезанной зеленью. Сосредоточенный Митька в задумчивости скрёб себя под мышкой, и выражение лица у него было самое философское. Это плохой признак...
— Садись за стол, Никитушка, — приветливо поднялась мне навстречу Яга. — Изголодался небось на переговорах-то? Вот ужо откушаешь да и расскажешь...
— А у меня вопрос есть, чисто исторический, — издалека начал наш умник. — Вот в Древней Греции, помнится, рабы с хозяевами за один стол не садилися. Но мы-то вроде не рабы, а служебные товарищи. Тут вон целый пир намечается, аж скулы судорогой сводит. Дак скока же веков вашего младшего сотрудника будут в сенях горелой пшенкою кормить?! Али у нас ноне не демократию афинскую матушка-царица пропагандировать изволит?
Вообще-то он прав. Я с первого дня открытия отделения ругался с Ягой, потому что она Митьку вечно отдельно кормит «субординации ради»... Ну хоть на отдыхе-то могут быть некоторые послабления?
Моя домохозяйка пожала хрустящими плечиками, дескать, ладно, пущай уж... И пожалели мы об этом оба, наверное, уже минут через пять. А что вы хотите, это же Митя!
— Никита Иванович, чей-то много вы себе накладываете. Ить в мундир скоро не влезете, аки боров со стажем! Ну-кась, дайте-ка тарелочку уполовинить...
— Бабуленька, что ж вы так чавкаете! И кетчупом вона как извазюкались. Хоть на улицу не выходить — коровы оборжут...
— Нет, Никита Иванович, нет, отец родной! Не могу я вам винца налить до дегустации... Мало ли какой кислятины энтот иноверец туды набулькал! Щас... ага... не распробовал... Назимка, повтори в двойном объёме! Тады и бабушке в чайную ложку плеснём...
— Бабуля, отдайте хинкалину! Фу! Плюньте её сей же час, пищу мучную вредную... Да при вашем возрасте
— Ник-к... Ивныч... чёж он т...кое туды плеснул, з...дей! Бабуля! Баб...ля, р...ки прочь, я не пь...яный!!!
Раздался лёгкий хлопок, и Митька исчез. На его месте сидела здоровенная деревенская мышь с явными признаками опьянения.
— Он мне понадобится к вечеру, — напомнил я всё ещё бурой Яге.
Характер у неё вспыльчивый, но расколдовать расколдует... свой всё-таки.
— Стало быть, к полуночи Кощеюшка пожалует. — Выслушав меня до конца, наша эксперт-криминалистка задумчиво ущипнула себя за волосатую родинку на подбородке.
— Сами справимся?
— А то! Чую я, что и впрямь на энтот раз душегубец костлявый большую нужду в нашей опергруппе испытывает. Уж, поди, грозить да пыжиться не станет, однако ж и о семейственности его ничего тебе толком сказать не сумею. Вроде был он женат, а вроде и брехня энто... Я-то ещё девчоночкой короткокосой была, когда злодей наш покражами принцесс да царевен баловался. Может, от непристроенности мужской, может, похоти ради, а может, и впрямь невесту искал да с выбором мучился, кто ведает? На моей-то памяти семьи у него уж точно не было. Хотя, ежели вдуматься... нет! Точно тебе говорю, не было у него никого... Никитка!
— А? Что!
— Да ты ж не слушаешь!
Я действительно отвлёкся. Кот Василий тихо вылез из-под печки и начал осторожно подкрадываться к мыши, так и сидящей на краешке лавки. Митяй уморительно шевелил усиками и подмигивал мне бусинками глаз, когда на него обрушилась вся охотничья мощь бабушкиного любимца. Нет, Вася у нас умный и заколдованного человека в любом обличье видит, просто поиграть захотелось. А вот мой младший сотрудник с дуру да перепугу оказал рьяное сопротивление... Я с трудом оторвал взгляд от этих борцов сумо и вернулся к делам насущным:
— Так, говорите, о его семье ничего толком не известно... А как же тогда шамаханы?
— В каком разрезе? — не въехала Яга.
Пришлось объяснять долго и терпеливо, с фактами, догадками, физиологическими предположениями.
— Помните наше первое серьёзное дело о краже царского перстня с хризопразом? Мы впервые столкнулись с шамаханами, а вы ещё тогда рассказывали, будто бы они произошли от Кощея. Ну там, все они всерьёз называют его родным папой, а он их считает своими детьми...
— Помню, да и что с того?
— Так возникает законный, хотя и нескромный вопрос: если Кощей — папа, то кто мама? Ведь не сам же он их рожал, в таком-то количестве, орду за ордой, как штампованных... Шамаханы когда-нибудь что-либо говорят о своей праматери?
— Вроде нет... — окончательно стушевалась бабка. — Ить и впрямь, дыма без огня не бывает. Каким-никаким чародейством ни обладай злыдень наш, а всё одно нет яйца без курицы, а брюхатости без беременности...
— Исключая отца Кондрата, — подправил я.