Батый
Шрифт:
– Был бы житный квас да мука, тогда все будет.
– Вам старый Саклаб все достанет, – вмешался князь Глеб. – Он, поди, не забыл говорить по-русски.
Обе женщины живо обернулись к старому слуге Субудая, стоявшему у двери:
– Ты наш, рязанский? Ясырь?
– Сорок лет мучаюсь в плену. Нога с цепью срослась. И с вами то же будет: как надели петлю, так до смерти и не вырваться… – Старик тяжело вздохнул. – Вот вам мука, а вот квас… [154] – И он придвинул к печи
154
В то время не было дрожжей, хлеб выпекали на квасе.
– Батюшки-светы! – воскликнула Опалёниха, всплеснув руками. – И ты сорок лет таскаешь на ногах железо! – Опалёниха погрозила пальцем невозмутимо наблюдавшему за ней Субудаю.
– Ладно, поговорим потом… Сейчас натаскаю дров, – сказал старик.
– Ну, Вешнянка, война войной, а тесто ставить надо!
Опалёниха вздохнула и направилась к печи, но ее удержал монгол, натянув ремень, наброшенный ей на шею. Она остановилась, посматривая на Субудая. Тот обратился к монголу:
– Откуда достал этих женщин?
– Я был в сотне, которую послали обойти город. Мы ехали через лес, там бежали люди, много женщин. Одних мы зарубили, других погнали назад в наш лагерь.
– Так!
– Этих двух я сам поймал и притащил на аркане.
– Так!
– Я хочу их продать.
– Так!
– У меня очень старые, рваные сапоги. Ноги мерзнут…
– Так!
– На урусутах я не видел кожаных сапог, они ходят в лаптях из липовой коры.
– Так!
– Я хочу обменять этих женщин на пару новых сапог.
– Значит, ты хочешь, чтобы я снял свои сапоги и отдал тебе? Ты хочешь ободрать своего начальника? Ты знаешь, что тебе сейчас за это будет?
Старый монгол с клочками седых волос на подбородке смотрел испуганными глазами, раскрыв рот:
– Я этого не хотел, великий хан! Прими от меня этих женщин в дар. Пусть хранит тебя вечное синее небо!
Монгол отвязал ремень и, пятясь, вышел из избы.
Глава седьмая
«Мы и скотину милуем»
К крыльцу избы, где помещался Субудай-багатур, был привязан его саврасый жеребец. Перед ним лежал ворох сена и соломы.
Бату-хан потребовал к себе старого полководца. Субудай вышел, нукер подвел ему коня. «Неудобно хану идти пешком, касаться ногой земли». Субудай верхом пересек улицу. Навстречу бежала толпа нукеров. Все кричали, толкались, стараясь подойти к монголу в заиндевевшем малахае, сидевшему на запорошенном снегом коне. Он держал на поводу другого коня. Поперек седла был привязан человек. Сознание оставило его. Лицо, побелевшее от мороза, казалось мертвым.
Внезапно Субудай заревел как безумный. Он хлестнул коня, врезался в толпу, свалился с седла и подбежал к замерзшему.
– Урянх-Кадан, очнись! Раскрой глаза! Услышь меня! – кричал Субудай и, припав
– Это сын Субудай-багатура, – загудели в толпе. – Видно, любил сына, Урянх-Кадана! Хоть молодой, а был он отчаянный храбрец.
– Куда его везти? – спрашивал верховой монгол. – Не лучше ли положить его прямо на костер и сжечь? Все одно жить ему больше не придется.
Субудай вырвал повод из рук всадника и сам повел коня через деревянные ворота обратно к крыльцу дома. Всхлипывая, он кричал:
– Урянх-Кадан! Ты не должен умереть! Я буду дуть тебе в ноздри, пусть мой дух перейдет в твое тело. Я вырву мое сердце и вложу к тебе в грудь вместо твоего замерзшего. Лучше я, старый, умру, а ты, молодой, будешь снова блистать победами… Подожди оставлять этот мир!..
Привлеченная шумом и криками, на крыльцо вышла Опалёниха. Сдвинув брови, она смотрела на кричавшего Субудай-багатура и поняла: «Косоглазый сына жалкует!»
Она быстро сбежала по ступенькам. Сильной рукой оторвала Субудая от сына. Уверенными, спокойными движениями развязала и сняла тело Урянх-Кадана, взвалила себе на плечо и, осторожно придерживая, поднялась по ступенькам, вошла в сени и положила замерзшего на соломе.
Князь Глеб оказался тут же. Опалёниха, стоя на коленях, расстегивала замерзшему одежду и приговаривала:
– Жив еще покойничек! Мне не впервой застывших оттирать. Дайте суконку, войлок, лампадное масло и миску снега. Нельзя, косоглазый, тащить его в избу – мясо будет отрываться клочьями.
Субудай, пораженный властными движениями Опалёнихи, сидел на корточках рядом с неподвижным телом и наблюдал, положив палец в рот.
Опалёниха стянула с Урянх-Кадана замшевые гутулы [155] и стала быстро и умело растирать побелевшие ступни снегом и войлоком. Два монгола, поняв, что она делает, начали тереть кисти рук. Опалёниха переходила поочередно от одной части тела к другой, наконец она ловко и осторожно занялась лицом.
– Вот возьми, чадо мое, потри гусиным сальцем, – косясь на Субудая, сказал священник, хозяин дома, протягивая деревянную миску. – Да еще влей ему в рот винца.
155
Гутулы – монгольские сапоги без каблуков, выложенные внутри войлоком.
Долго возилась Опалёниха. В сенях стало тепло и душно от набившихся нукеров. Наконец раскрылись глаза, взгляд, далекий и неясный, скользнул по собравшимся, остановился на искривленном лице Субудай-багатура и засветился сознанием.
– Отец! Слушай… – прошептали губы. – Урусуты дикие волки… Их нужно убить… Они не сдаются!..
– Что ты видел, сын мой, Урянх-Кадан? Что с тобой случилось? Кто тебе причинил зло? Я его живого рассеку на мелкие куски.
– Я был в плену!
Урянх-Кадан снова забылся.