Байки офицерского кафе
Шрифт:
— Достать! — приказал Зоро.
— Нет! — жалобно выдавил солдат.
Зоро все понял. Не зря же его назначили замполитом батальона.
— Солдат! Посмотри на мои белые руки! — начал Зоро тоном гипнотизера.
— Я их смазываю французскими кремами. Понюхай, как они пахнут! Это запах дорогой французской парфюмерии.
После этого совершенно неожиданно ни для кого Зоро зачерпнул рукой свежего солдатского дерьма и влепил им солдату в лицо.
— Достать!!!
Потрясенный солдат безоговорочно запустил руку в «очко» и достал утраченную флягу.
В этом весь Зоро. Наверное, в этом секрет его продвижения по службе.
Если кто-то не понял, подумайте.
Чина
Во времена моей службы на Кавказе был у нас в части офицер, который запомнился мне, в первую очередь, своей внешностью. Нет, он не был высоким и стройным красавцем, которые раньше служили в кавалергардах. Как раз наоборот. Азербайджанец Чингиз Гасымов был маленьким, кривоногим и пузатым. Под его «орлиным клювом» на верхней губе топорщилась тонкая полоска коротко постриженных усов. Щеки постоянно покрывала быстро отрастающая щетина. Если бы не форма офицера-десантника, то он ничем бы не отличался от своих собратьев, во множестве торгующих на наших рынках. О форме надо сказать отдельно, ибо она являла собой редкий гибрид смеси армейского шика и убожества. На голове его красовалась не обычная фуражка, которую выдают офицерам со склада, а фуражка, шитая на заказ. В нашей стране было немного военных ателье, где шились головные уборы. Их продукция заметно отличалась друг от друга. Наиболее почитаемой в воздушно-десантных войсках была «тулка», знаменитая высокой тульей. Московские фуражки шились по генеральскому фасону, севастопольские — на морской, капитанский манер. То есть всем им было присуще что-то местное.
У выпускника бакинского училища, безусловно, была «бакинка» — некая смесь капитанской фуражки и азербайджанской кепки- «аэродрома». Причем после того, как на ней кто-то несколько раз посидел, сходство с бакинской кепкой усилилось. Из-за солидного живота пояс ушитых форменных бриджей провисал в районе гульфика. Рубашка же, неспособная объять необъятное, наоборот, приподнималась в том же месте, открывая взорам окружающих фрагмент грязно-белой майки, а иногда и волосы того живота.
Кривизну ног подчеркивали глаженые сапоги. Для несведущих в таких тонкостях поясню. У армейских щеголей высшим шиком считались хромовые сапоги, шитые на заказ. Роскошь эту могли позволить себе немногие. Но если обычные хромочи обильно смазать сапожным кремом и прогладить утюгом, то они приобретали вид генеральских сапог, отливающих глянцевым блеском и имеющих минимум складок. Именно такие сапоги, но на высоком, точеном каблуке носил лейтенант Гасымов, которого все звали просто Чина.
Начальник штаба бригады, майор Манченко, недавно окончил академию имени Фрунзе и, в отличие от Чины, являл собой пример подтянутости. Человеком он был резким в суждениях и решительным в поступках. Тезка Айтматова, прибыв в часть откуда-то из пехоты, успел наслушаться от старожилов о крутости начштаба и поэтому боялся его как огня. Но, как ни избегал Чина встречи с начальником штаба соединения, она не могла не состояться.
Это случилось, когда командиры групп бригады находились на сборах.
Перед обедом проводилось занятие по физподго-товке, в ходе которого молодые офицеры лихо работали на гимнастических снарядах, красуясь друг перед другом. Нечем похвастаться было лишь Чине. Находясь чуть в стороне, Манченко наблюдал за офицерами.
Когда занятие окончилось, офицеры стали одеваться. Все разошлись на обед, а наш герой почему-то замешкался, приводя себя в порядок. Застегнув ослабленный галстук на вечно расстегнутом воротничке рубашки, Чина предстал перед начштаба во всей своей «красе». Уже недовольный уровнем физической подготовки лейтенанта Гасымова, Манченко был потрясен его выправкой.
— Эй, ты! Урод! — зарычал он. Чина недоуменно посмотрел по сторонам, в поисках того, кому адресованы эти обидные слова. Рядом никого не было.
— Это ви мнэ? — недоуменно спросил он. От волнения его акцент усилился.
— Тебе! Тебе! — продолжал реветь покрасневший от негодования Манченко. — Ко мне!
И тут, видимо, Чина
— Товарищ майор, если ти менья сейчас ударищь, то я за сэбя нэ отвечаю! Даю слово мужчины!
Манченко был сражен такой реакцией подчиненного на его вызов. Рот его открылся, но сказать он не мог ничего. Однако Чина продолжил:
— Я… буду жаловаться в партийную комиссию!
Негодование, овладевшее первоначально начальником штаба, сменилось брезгливостью.
— Вон отсюда! — презрительно бросил он.
«Настоящему мужчине» повторять дважды не пришлось.
Самое поразительное в этой истории то, что Чина охотно рассказывал ее в кругу офицеров, при этом ничуть не смущаясь.
Лейтенант Чингиз Гасымов, а в обиходе просто Чина, был постоянным объектом злых насмешек товарищей по службе. Как угораздило его стать офицером, остается загадкой. Отец его в то время был подпольным миллионером, и Чина мог легко наследовать его бизнес. Невысокого роста, кривоногий и пузатый, он не был первым ни в спорте, ни в боевой подготовке. Ощущая свою ущербность, он стремился исправить положение, чтобы стать равным среди равных. Пытаясь достичь этого, он прилагал огромные усилия, но, видимо, не в том направлении. В первую очередь он стремился иметь добрые отношения со всеми без исключения. Встретив кого-нибудь из нас, он не здоровался, как все, на ходу пожимая руку, а останавливал объект приветствия и, как положено на Кавказе, заглядывая в глаза, искренне интересовался делами, здоровьем, здоровьем жены и детей. Если он видел, что кто-то огорчен или просто озабочен, то подробно выспрашивал причину и предлагал свою помощь. Вообще парень он был невредный и даже, наверное, добрый и отзывчивый, но проявлял эти свои качества непривычно для нашего круга и тем только усугублял создавшееся положение. К тому же, когда подобная манера общения повторяется изо дня в день, независимо от того, расположен ли ты к длительному обсуждению здоровья твоей тещи и есть ли у тебя для этого время, она начинает раздражать.
Как-то раз капитан Узоров, грустя по поводу вчерашней невоздержанности в питии грузинских вин и чачи, двигался, влекомый единственным желанием — припасть иссохшимся ртом к живительной влаге, отливающей мутным золотом в пивной кружке. К описываемому моменту Мишка Узоров прокомандовал взводом лет восемь. Начинал он еще в Батумской мотострелковой дивизии, прозванной «мандариновой» и славящейся на весь Закавказский округ своими «шутниками». Увидев одного из старейших командиров группы в столь удрученном настроении, Чина счел своим долгом помочь хотя бы участием старшему товарищу и остановил его вопросом: «Как дела, Ми-ща?». Узоров буркнул, что все нормально, и попытался продолжить путь в прежнем направлении, уж больно сильно «горели трубы».
«Что такой грустный? Э, Мища!» — продолжил Чина свою ритуальную «песнь». Узоров еще надеялся отвязаться от назойливого азербайджанца, поэтому наскоро заверил его, что у него все хорошо и дома, и на работе. Но не тут-то было! Чина, заглядывая в глаза, начал упрекать товарища в неискренности, как будто был психотерапевтом или духовным пастырем семейства Узоровых.
Надо сказать, что, несмотря ни на что, Чину «просто посылали» редко. Считалось, что послать Чину, — это все равно что обидеть юродивого. Но, узнавая «почему брат-Мищик такой грустный» и при этом не хочет говорить причину, Чина в этот раз превзошел себя в проявлении кавказской любезности. Мишка уже было собрался плюнуть на приличия и, нарушив неписаный закон, все же отправить его в известное всем место, как вдруг его осенило.