Байки под хмельком
Шрифт:
2000 г.
ЛЯГУШАТИНКА
В константиновской избе, где когда-то родился и жил Есенин, душно. То ли от чрезмерно наполненной гостями, то ли от души натопленной печки. А скорее и от того и от другого. Кто-то декламировал стихи:
Ах, сегодня так весело россам,
Самогонного спирта река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и Чека.
Краем глаза я заметил, как Женька осторожно просачивается к выходу. Уже нахлобучил шапку. "Вот гад, - подумал я, - никак без меня решил
– Ну по глотку?
– вздохнув свежего морозного воздуха, желанно предложил я на высоком деревянном крылечке.
Рядом с Женькой, облокотившись локтями на перила, стоял пожилой мужик с обгрызенной папироской.
– А что пить-то?
– удивленно поднял на меня глаза Женька.
– Как что? Коньяк. В машине, в бардачке.
– А кто тебе сказал, что он в машине?
– А где ж?
– задал я вопрос и по печальной физиономии Женьки и по спиртным парам, исходившим от него, догадался, что коньяк приказал долго жить.
Совесть моего товарища грызла недолго. Он вдруг встрепенулся, тронул мужика за рукав телогрейки.
– Бать, а бать! Где здесь можно купить коньяку или водочки?
Местный щелчком швырнул сигарету в снег, повернулся к нам.
– Где ж вы её, етыть, купите, водочки? Уже и магазин и палатки закрыты. У нас, в Константиново, рано закрывают.
– Что ж, так все плохо?
– поникшим голосом спросил Женька.
– Ну, почему ж плохо? Здесь самогонку продают трех видов. Забористая самогонка. И не дорогая. Двадцать рублей пол-литра.
– Где?
– в один голос обратились мы к мужику.
– Я в доле?
– мужик оказался нахалом.
Через минуту, гуськом следуя за местным, мы шли по протоптанной узкой дорожке в конец деревни. Остановились перед небольшим, срубленным в лапу, домом. Женька протянул сотку.
– Бери три. Лишней не будет.
– Каких?
– Спросил мужик, - "Есенинку", "Змея Горыныча" или "лягушатинку"?
Мы в недоумении переглянулись, удивленные странными названиями.
– А какая лучше?
– спросил я.
– Етыть, у каждого свой вкус. Мне так по душе "лягушатинка". Но могу и "есенинку" и "Змея". Что прикажете?
– Бери всех по одной.
– Махнул рукой Женька, - Будем дегустировать.
Через пять минут наш добродетель вышел из калитки, скрестив руки на груди. Таким способом он поддерживал хрупкий товар за пазухой.
– Айда ко мне, - кивнул он головой в сторону есенинской избы.
– У меня и помидорчики соленые и хлебушек найдется, и что самое важное, бабы дома нет. Вечерняя дойка.
В темно-коричневых бутылках из-под пива цвет самопала было не различить. Но вот налили по первой "есенинки". Обыкновенный самогон. Правда, чистый, как слеза. И крепкий, зараза. Градусов шестьдесят. Но в глотку льется,
Евсеич, так звали нашего нового знакомого, сплюнул помидорную кожуру, заулыбался:
– Ну, что теперь? "Горыныча" или "лягушатинки"?
– Что крепче?
– спросил я.
– Етыть! Конечно, "Горыныч". На змеях настоен.
– Ты хочешь сказать, что "лягушатинка" - на лягушках?
– с недоверием улыбнулся Женька.
– А то как же! На самых настоящих рязанских лягушках!
Он зубами вынул из горла пластмассовую пробку и разлил по стопкам. Пойло было зеленого цвета. Ничем от "Турхуна" не отличить.
– Что на самом деле, на лягушках?
– глядя на зеленую жидкость, скривился Женька.
Я склонился над своей склянкой и понюхал - даже самогоном не пахла. А Евсеич, широко открыв рот, неторопливо влил самопал.
– Как к себе домой пошла! Хороша!
Мы последовали его примеру. И, правда, хороша.
– Летом, мы как французы, ещё и лягушачьими лапками закусываем. Только сейчас, зимой, где их возьмешь?
Женька, всасывая, помидор, что-то промычал в ответ. Я снова потянулся за початой бутылкой. Голова приятно кружилось, и даже казалось, что в ушах что-то квакало.
Евсеич рассказывал о местных умельцах - самогоноварах. Оказывается для "лягушатинки" отлавливают только четыре вида местных лягушек. Непременно зеленого цвета. Именно они, при настое самогона дают напитку "турхуновский" оттенок.
– А при приготовлении "Горыныча", неужели змеиный яд используют?
– Зачем же яд?
– удивился Евсеич, - Гадюку разве кто по незнанию в бутыль с самогоном опустит. Ужей отлавливают и в самогон. "Горыныч", сейчас попробуете, градусов восемьдесят будет. Двойного перегона. Ему и цена сорок рублей за бутылку.
Он встрепенулся, полез в карман и положил перед Женькой смятую десятку.
– Вот. Двадцать за "есенинку", тридцать за "лягушатинку" и сорок за "Змея". Десять - сдачи.
"Горыныч" ошпарил полость рта. Мне показалось, что в нем было все девяносто. Чистый спирт!
Женька передернулся, сложил руки на столе и опустил на них голову. Через минуту мирно посапывал. А мы с Евсеичем продолжали беспощадную борьбу со "Змеем Горынычем", приканчивая его мелкими дозами...
2000 г.
РОБИНЗОН
Вадим штурманом на буксире работал. Он и предложил: фигли, такой праздник, в виде неожиданного аванса, отмечать в городских условиях? Можно махнуть на какой-нибудь аккуратненький островок, катер-то под рукой, и уж там дать волю чувствам. Глуши, родимую, за милую душу и ничего не бойся ни милиции тебе, ни начальства, ни жен, ни "хвостов" - желающих выпить на дармовщинку.