Базалетский бой
Шрифт:
– Должен, ибо недалеко то время, когда царевич Хосро станет царем Кахети. Какая же выгода для грузинского царя устраивать шахсей-вахсей сарбазам и янычарам на грузинской земле?
– Не подобает мне слушать такие речи. Мой властитель – шах-ин-шах, и только ему известно, когда и чем мне быть.
– Хочу еще предупредить, – поспешил Зураб, видя намерение Хосро подняться. – Уже известно, что Саакадзе обрушится на мой замок… ибо арагвинцы совместно с сарбазами охраняют горцев. Дабы не уподобиться Квели Церетели, я уже утром послал гонца с приказом: арагвским тысячам уйти в Ананури и охранять честь князей Эристави – замок, где живет моя мать. Потом, – я справедливо думаю, – не довольно ли моим двум тысячам конников стоять одним против замков Мухрани и Ксани? Если не пошлете
Только после двухдневного жаркого спора Иса-хану удалось убедить Андукапара отправить тысячу дружинников на смену арагвинцам: «Нельзя искушать горцев: почувствовав ослабление стражи, они тотчас с боем ринутся к Саакадзе. Зураб прав, – почему лишь его войско подвергается опасности, преграждая путь Ксанским Эристави и задерживая сильное войско Мухран-батони? Андукапар почти сосед с арагвинцами, и дорога в Арша пересекает владения Арагвского Эристави и ущелье Пасанаури. Значит, сам аллах советует держать взаперти горцев. Вблизи замков Ксанских Эристави и Мухран-батони обещал Зураб даже усилить охрану, ибо Кайхосро по храбрости и находчивости достойный противник князя Арагвского».
Также было решено увеличить число лазутчиков. Одному ловкому марабдинцу недавно даже удалось под видом кузнеца пробраться в Бенари. Дня три искал работу кузнец; в замок стучался – не впустили, своих много. Но ему все же удалось выведать, что посланник Георгия Саакадзе, азнаур Дато, еще не вернулся из Имерети, куда будто поехал скупать оружие. Впрочем, скоро ждут вестей, – кузнецу шепотом сообщил поваренок из челяди Саакадзе, покупавший на базаре зелень. Соблазненный халвой и куском рахат-лукума, поваренок обещал, как только придут, сообщить, большой ли караван за собой гнали.
Если бы Шадиман знал, что «поваренок» – вернее, разведчик – по велению Арчила разговорился с марабдинцем, он бы не так радовался ловкости своего лазутчика.
Решено было использовать время и подготовиться к встрече с янычарами. Их орты уже все владели искусством мушкетного боя, и пушек у них было не меньше, чем у кизилбашей.
Едва скрывая бешенство, Андукапар сам провожал тысячу своих дружинников, приказав напрасно не бросаться в драку и не уменьшать число аршанцев… Утешая Гульшари, он уверял, что для охраны тбилисских ворот и тысячи достаточно, а в Метехи, где царем ее брат, и сотни лучников, копьеносцев и знаменосцев слишком много.
«Войной пока незачем идти, – советовала Гульшари, покусывая губы, – пусть Хосро-мирза воюет, за этим из Ирана прибыл».
Выслушав умную княгиню, Андукапар успокоился. И правда, ни один князь из замка нос не высовывает; и сколько Шадиман ни настаивает, все словно оглохли. Так почему он, Андукапар, в пасть хищника должен лезть? Пусть Иса-хан старается, за этим из Ирана прибыл.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Начальник каравана, «трехглазый» арагвинец – так звали его за орлиный зрачок, прикрепленный к чохе и якобы помогающий в путешествиях распознать опасность, – не имел, по-видимому, никаких причин для излишних волнений. И как раз сегодня «трехглазый» безмятежно поглядывал на небесный свод. Усы еще не покрылись налетом серо-желтой пыли, и кожаная фляга сохранила несколько глотков веселящего душу вина. Такая примета свидетельствовала о небольшом расстоянии, пройденном караваном. Но в новом кисете, сшитом любящей женой из остатков керманской шали, настойчиво звенели монеты, направляя мысли в сторону придорожного духана.
И вдруг темное облачко, не больше мыльного пузыря, вынырнуло откуда-то из-за дальней вершины, оно стремительно приближалось к ущелью. И хотя не вспыхнул зеленым огнем, как ему следовало, орлиный зрачок на груди арагвинца, он хмуро подошел к палаки – крытым носилкам, прикрепленным к седлам двух коней, – и низко поклонился.
– Царица цариц, гроза надвигается, прикажи повернуть палаки
Слегка шелохнулась, голубая, как воздух, занавеска, и показалось лицо царицы Мариам, похожее на перезрелый лимон, которое могло произвести приятное впечатление лишь на Шадимана, но в том, увы, случае, если бы не принадлежало Мариам. Презрительно взглянув на начальника каравана, она разразилась резким смехом, в ушах ее подпрыгнули длинные серьги. Оказывается, она хотя и долго жила затворницей в Твалади, но именно поэтому знает, что в августе грозу можно лицезреть лишь нарисованной на фарфоровых чашках или вышитой на шелковых подушках. Она подправила выбившиеся из-под надлобника крашеные волосы и повелительно изрекла, что не соизволит совершить въезд в ничтожный караван-сарай, предпочитая обрадовать своим посещением какой-либо княжеский замок, который должен находиться на пути следования царицы Мариам.
Арагвинец почтительно выслушал пространную речь и посетовал, что окрестные князья еще не позаботились воздвигнуть на одной или на другой стороне ущелья замок, – поэтому, как ни прискорбно, придется все же заехать в придорожный караван-сарай, куда сбежались, наверное, уже все верблюды, ослы и лошади, застигнутые в пути темным облачком.
В палаки словно сова закричала, послышались проклятия, занавеска отлетела в сторону – и выглянула разгневанная Нари. Пройденные годы не прибавили ей сходства с кротким ангелом, и она, подчиняясь своей сущности, принялась хрипло отчитывать «трехглазого», обалдело на нее уставившегося: «Разве тебе, дубу дубов, не известно, где должна останавливаться царица цариц?!»
Но не успел арагвинец возразить, как небо вмиг набросило на себя серо-белый покров – и началось… С гор сорвался озорной ветер, стремительно налетел на палаки, подхватил, как джигит на всем скаку, шелковые занавески и знаменем взвил ввысь.
Начальник каравана мысленно вернул Нари ее пожелания, одним рывком вскочил на коня, свистнул нагайкой и понесся куда-то в белесую мглу. За ним помчался караван, подбрасывая вьюки и неистово сотрясая палаки.
Еще изредка прорывались сквозь низко нависшие тучи тусклые лучи солнца, но уже свирепо сверкнула молния, будто каджи метнул в небо свой серебряный топор и разом столкнул каменные громады. Раскатисто загрохотал гром. Оглушенные кони испуганно заржали и рванулись за выступ. Палаки встряхнуло, послышался треск крепкого дерева. Из-за угрожающего рева грозы, отдающего в ущелье эхом, больше не было слышно ни поношений Нари, ни визга двух прислужниц, ни воплей царицы Мариам.
Дорога круто пошла под уклон, что придало скачке каравана особую привлекательность. Внезапно из распустившихся облаков упала ледяная горошина. И пошел плясать градопад. Путаясь в шумевших ветвях, горошины мгновенно превращались в ледяные орехи и с дикой силой стучали по стволам лесных гигантов, каменистым выступам и обломкам скал. Казалось, не тучи сшибаются, а рубятся духи теснин с духами надземных туманов.
Кутаясь в бурки, арагвинцы с усилием придерживали палаки, не давая им сорваться с несущихся коней. А град, обманчиво сверкая алмазиками, продолжал засыпать палаки, обдавая их холодным дыханием бури. Кони мчались как одержимые.
К счастью для Мариам, впереди уже виднелись белые стены караван-сарая. Хрипящие кони, разбрасывая хлопья пены, устремились к услужливо распахнутым воротам.
Низкосводчатое длинное помещение с широкими грубыми тахтами вдоль стен, покрытыми потертыми паласами, показалось Мариам спасительным раем, ибо не успела она с Нари и прислужницами заскочить в него, как с неба щедро посыпался град уже с голубиное яйцо.
С квадратного двора, где торчал оледеневший бассейн, исчезли в мгновение люди и животные. Много созвучий и напевных мелодий слышала Мариам на своем царском веку, но сейчас ее утонченный слух улавливал только пронзительное ржание из конюшен, собачий вой, недоуменное блеяние овец, подхваченное визгом свиней, кудахтаньем кур и вперемежку с неблагозвучными криками ослов утомительный рев верблюдов. Удивленно смотрела Мариам в узкое окошко; она хотела было что-то сказать, но ей претило присоединить свой голос к этому невообразимому хору.