Бажоный
Шрифт:
Капитана хорошо знали по всей Мезени от Каменки до Кослана, так как он уже третье лето развозил по деревням удобрения, комбикорма и другие хозяйственные грузы. Охотно прихватывал и пассажиров, которых порой набиралось немало из-за отсутствия другого вида транспорта.
Но сейчас он не обращал внимания на приветствующих его с берега людей. Всю свою любезность он направил на Ефросинью Сергеевну к особому неудовольствию Жанны Айвазовны, которая прохаживалась вдоль баржи, пожирая Вадима Николаевича своими черными, жгучими глазами.
Как только Василек ступил на борт баржи, взвыла сирена,
Парнишка стоял на верхней палубе со слезами на глазах, боясь оглянуться на удаляющуюся родную деревеньку. Он слышал, что оглядываться, когда уезжаешь, худая примета — изноется сердце по утраченному. А его и без того охватило чувство тоскливой грусти. События, так бурно захлестнувшие Василька, несли его по течению, изменить которое он был не в силах.
Дул пронизывающий холодный ветер, но Василек не замечал этого. Перед глазами проплывали знакомые берега. В этих местах он с ребятами ловил рыбу, пас колхозный скот, косил вручную траву и сгребал сено, а в лесах собирал грибы и ягоды.
За кормой катился пенный вал, который там, где мелкое место, вздымался, заворачиваясь шипящей гривой, и уменьшался, стихал, когда перекат отступал. Зная, что тетя в рубке, Василек без стука приоткрыл дверку в нее и увидел — Вадим Николаевич, обняв Ефросинью Сергеевну за плечи, обучает ее управлять штурвалом самоходки. Парнишка стыдливо отступил. «Слава Богу, не заметили, — подумал он. — Уж больно похожи друг на друга тетя Ефросиния Сергеевна, Жанна Айвазовна и Вадим Николаевич. Мамка бы сказала — одного поля ягоды».
От воды тянуло холодом, и Василек окончательно продрог в своем костюмчике. У него уже начали стучать от холода зубы, посинели губы и руки стали красные, как лапки у гуся. И в душе щемит — хоть плачь. «И зачем я согласился ехать в неведомую мне Тулу, — горько рассуждал про себя мальчишка. — Остался бы в деревне — были бы у меня дом и друзья. А уж с голоду не помер бы. Впрочем, меня никто и не спросил, хочу ли я ехать…».
Показалось Плесо, где он целое лето пас телят с теткой Авдотьей и подростком Виталиком. Счастливое, беззаботное было время. Вот и лохматая ель, на которую он залезал с топором и обрубил верхушечку гак, что сейчас она выглядит красивым бутоном. В народе это называется «делать залость». Тот, кто впервые начинает работать, выбирает на свое усмотрение елочку и делает залость. Обычай этот передастся из поколения в поколение. Вот и Василек оставил о себе память.
Около Плесо течение тихое. А дальше пошли порожистые места. Раньше, бывало, пароход «Сурянин» с нагруженной баржей сутки на порог поднимался. Молотит, молотит плицами колес воду, медленно двигаясь вверх по реке, пока не попадет под сильное течение. А снесет течением вниз и снова гудит-надрывается паровая машина. Пассажиры часто не выдерживали и, упросив капитана пристать к берегу, дальше шли пешком.
Показалась деревня Боровое — тоже для парнишки знакомая. Сюда он привозил из Лебского почту. Вот и гостеприимный дом тетушки Ирины Васильевны, стоящий у самого берега реки. Сколько раз, давая лошадке
Мимо деревень самоходка проходила на полном ходу, без остановок, хотя на берегу и толпились люди с чемоданами сумками, видимо, желающие добраться до районного центра.
Из трюма по трапу поднялся мальчишка чуть старше Василька. Он был в измазанной мазутом брезентовой курточке.
— Ты что на палубе стоишь? Простудиться хочешь? Пойдем в кубрик. Он маленький, но там тепло. Я тебе жмыху кукурузную дам, вот вкуснота…
Следом за ним Василек спустился в трюм. Кубрик действительно был маленький, но в нем имелась печка и было тепло.
— Давай знакомиться. Я — Николка. А ты?
— Василий!
— Это твоя тетя ехала с нами до Лебского за каким-то мальчиком? За тобой что ли?
— Да, моя. И мальчик этот — я, — неохотно ответил Василек, с аппетитом поедая вкусную жмыху.
— Веселая у тебя тетя, красивая. Рассказывала, что у нее и дочь Марина на нее похожа. Будете в городе с ней в кино ходить, мороженое есть. Наш капитан Вадим Николаевич влюбился в твою тетю. Вчера после разгрузки в Вожгоре сказал мне: «Пора, Николка, на якорь вставать. Если поедет Ефросиния Сергеевна с нами, то обязательно пришвартуюсь к ней».
Васильку такое сообщение явно не понравилось.
— Не такая и вкусная у тебя жмыха, — раскрошил он оставшийся огрызок. Вот я у мамки на скотном дворе ел, так то была не жмыха, а объедение!
А про себя подумал: «Никогда и никто не заменит мне мамки». И перевел разговор в другое русло:
— А почему ты не в школе, Николка?
— Да так получилось. На барже отец мой с Вадим Николаевичем ходит. А в последний рейс он пойти не смог, так как его на операцию с аппендицитом положили. Вот Вадим Николаевич и взял меня вместо него. До этого я с ними два лета на барже ходил по Мезени и многому научился. И как десятилетку закончу, обязательно поступлю в речное училище в Великом Устюге, чтобы стать капитаном или механиком.
В кубрик зашла Ефросинья Сергеевна:
— Надеюсь, вы познакомились, мальчики? В следующей деревне мы с Вадимом Николаевичем сходим за продуктами в магазин. И я буду готовить ужин.
Однако баржа пришвартовалась к берегу, не доходя километра до деревни Засулье.
— Что случилось, Вадим Николаевич? Дизель сломался? — высказал свое предположение Николка.
— Да, сломался, — озорно прищурившись, подтвердил Вадим Николаевич. — Вы будьте на барже, а мы с Ефросиньей Сергеевной в деревню за продуктами сходим. А ремонтироваться потом будем…
Ефросинья Сергеевна надела нарядную, теплую японскую кофту. «Такой красивой кофточки ни мать, ни сестры в жизни не носили», — отметил про себя Василек, проводив взглядом тетю и капитана, скрывшихся в сосновом бору. Это его удивило: берегом-то прямей дорога к деревне.
Вернулись Вадим Николаевич и Ефросинья Сергеевна часа через три. К самоходке подходили под ручку, как в деревнях ходят только молодожены. Капитан нес тяжелую сетку, в которой из вороха снеди выглядывала серебристая головка «московской» водки. А в руке Ефросиньи Сергеевны была помятая и отсыревшая японская кофта.