Базилика

Монтальбано Уильям

Тем утром мы разговаривали по телефону так, словно были почти друзьями. Его высокомерие и враждебность исчезли. Мы оба были людьми папы, работавшими в одной команде; об этом и свидетельствовало изменившееся отношение Видаля. Дела могли бы обстоять совсем по-другому, если бы Треди переговорил с кем-нибудь из нас раньше.

— Я только что с самолета, но правила этикета требуют моего участия сегодня вечером в собрании согласительной комиссии Его святейшества, — объяснил Видаль. — Мне очень нужно поговорить о Карузо и «Ключах». У меня большие новости из Южной Америки, требующие принятия

мер. Мы должны действовать быстро. Как только Его святейшество прибудет, у нас, возможно, будет несколько спокойных минут.

В конференц-центре, в водовороте оживленной толпы светил церкви, шнырявших репортеров и оставшихся семинаристов этот маленький священник чувствовал себя совершенно свободно, даже властно.

Видаль приветствовал меня abrazo. [75]

— Прошу извинить за некоторую суматоху, — сказал он. — Папа встречается наедине с некоторыми из епископов, но все успокоится, как только он сядет в конференц-зале.

Несколько минут мы прогуливались, и, когда молодой Диего Альтамирано проходил мимо, осматриваясь поверх голов, я познакомил их, машинально заговорив по-испански.

75

Здесь: заключив в объятия ( исп.).

— Я прочитал много ваших книг, святой отец. Для меня большая честь познакомиться с одним из величайших умов церкви, — льстиво произнес Диего.

— Спасибо. Я знаю, что у Его святейшества появился новый помощник — латиноамериканец, и буквально слышу Анды в звуке вашего голоса. Я вернулся оттуда только сегодня утром.

Пока Видаль и Диего расспрашивали друг друга об общих знакомых, я заметил Лютера, стоявшего в углу, из которого хорошо просматривалась парадная дверь. Когда толпа на мгновение расступилась, я увидел, что он беседует с Тилли. На ней было простое белое хлопчатобумажное платье сантиметров на десять выше колен и с глубоким круглым декольте. Картинку довершали зачесанные назад волосы, оттенявшие чеканное серебряное ожерелье и такие же серьги. Макияжа не было. Ей он был и не нужен.

Видаль прервал мое любование Тилли.

— У нас с Диего много общих друзей, и я объяснял, что мы с Его святейшеством дружны еще со времен его епископства. Я что-то вроде его личного эмиссара в Латинской Америке, улаживаю кое-какие дела, которые церковь не любит обсуждать на публике. Он вызвал меня на завтра, чтобы я доложил ему о поездке.

Диего улыбнулся.

— Там и увидимся. А сейчас прошу меня простить…

Повернувшись ко мне, Видаль сказал:

— Мне еще нужно пообщаться с людьми. Возможно, нам удастся встретиться в библиотеке через, скажем, минут двадцать. Это вниз по ступенькам и налево, мимо большой комнаты отдыха.

Мы трое пожали друг другу руки и разошлись в разных направлениях. Пока Тилли тоже не исчезла в толпе, я задержал ее кое-какими не столь уж важными вопросами о Карузо: ее имя было в списке женщин из записной книжки убитого монсеньора.

— Лука? Разве я тебе не рассказывала?

Когда-то он был одним из нас — милый, заботливый, добрый, остро чувствовавший глупость. А потом раз-два, и он примкнул к крайним правым, — сказала она. — И послал меня куда подальше, хотя я даже и не собиралась обсуждать с ним эту перемену. Кстати, примерно в то же время он выпал из поля зрения журналистов.

Знаю, мне вообще не следовало задавать следующий вопрос. Но он случайно сорвался у меня с губ.

— А ты когда-нибудь… то есть, Тилл, вы с ним…

Она пристально посмотрела на меня, выбирая, то ли ей это льстит, потому что, возможно, я ее ревную, то ли бесит, потому что я разговаривал с ней как полицейский.

— Слушай, братец, с кем я ложусь в постель — мое дело, даже если это ты.

Она взяла меня за воротник.

— Завтра вечером. Сначала ужин. Около восьми?

Хорошо. Почему нет?

Ей пора было присоединиться к светлым головам, но у Тилли остался еще один вопрос.

— Расскажи мне о собаке папы, — потребовала она.

— Какой собаке?

— Я слышала, что у него есть щенок, черный с белым. Мне нужно еще одно подтверждение, прежде чем я напечатаю это. Расскажи.

— Насколько я знаю, у папы нет собаки. Честное слово. И, по-моему, он не особенно любит собак.

Она пристально посмотрела на меня. Соврать ей, если она спросит о кошке? Наверное, да.

Доверив Лютеру и Диего охранять папу, а будущее церкви — светлым умам в обремененном речами конференц-зале, я бродил по библиотеке и большой комнате отдыха, где стояли стол для игры в пул, пианино и гигантский телевизор, спрятанный в шкафу.

Видаль так и не появился. Я заскучал и пошел его искать, но нигде не было и следа Видаля. В конце концов я ушел домой. Спускаться по холму было легче, но так же одиноко. Позже я рассказал Галл и, что в последний раз, когда я видел Густаво Видаля живым, тайный эмиссар папы загонял опаздывающих в конференц-зал.

— Я хочу поиграть на пианино! Я имею право играть на пианино; я играю каждое утро. А сегодня я не смог поиграть.

Он кричал, это была почти истерика, он разговаривал сам с собой. Иванович мог бы посвятить целый семинар этому бедолаге.

— А знаете, почему я не могу играть на пианино? Потому что в пианино отец Видаль. Почему отец Видаль в пианино? Сейчас моя очередь играть.

— Кто этот вопящий клоун?

— Священник Литтл. Живет здесь. Он нашел тело, — сказал Марко Галли, снова возглавлявший удрученную группу ватиканских полицейских, еще не успевших раскрыть первое убийство.

Я точно знаю, что они чувствовали; сконцентрироваться и так было тяжело, а тут еще эти вопли. Я подошел к нему.

— Отец Литтл, будьте так любезны, посидите спокойно, пока мы не окажемся готовы поговорить с вами.

Задеть чувство собственного достоинства — верный способ привлечь внимание большинства людей. Это естественным образом сработало и с отцом Литтлом: он вышел из шока.

— Вы знаете, кто я?

Он вытянулся в полный рост, лысый человек, в возрасте около шестидесяти пяти лет, с большим животом и в очках в черной оправе.