Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
— Но как же это? — не воздержался пробормотать, однако, довольно внятно Фаньяно, — я ее запер на ключ в спальне...
Альма расслышала слова отца и отвечала:
— Вы меня заперли, батюшка, это верно. Но я спустилась из окна в парк и прошла сюда через веранду. Вы помните, что в половине ее величества для меня тоже была отведена комната; я знала, что меня ожидает мой двоюродный брат.
Выслушав это объяснение, король совершенно успокоился: к нему возвратилось его хорошее расположение духа, и он сказал:
— Словом, дело ясно. Конец выходит
— Государь! — мог только ответить старик, низко кланяясь.
— Вам, — добавил Фердинанд IV, — я предоставляю пользоваться по-прежнему герцогским титулом. А вашему племяннику мы жалуем в виде свадебного подарка звание графа Роветто. Ну, теперь, господа, по постелям; давно пора спать. Я разрешаю этому молодому человеку являться ко двору и сам позабочусь, чтоб не позже, как через неделю он повенчался со своей кузиной.
Королева, стоявшая все время около мужа, слегка склонила свою красивую голову в ответ на низкие поклоны придворных, дружески простилась с королем, который по своему обыкновению обнял ее публично и громко пожелал доброй ночи. Но когда к ней приблизился лорд Бентинк, то лицо ее вспыхнуло, и она едва воздержалась, чтоб не отвернуться от него.
— Умоляю ваше величество, — сказал англичанин, — простить, что я осмелился беспокоить вас, просил высказать ваше мнение по поводу такого неожиданного... и непредвиденного обстоятельства.
— Я привыкла, милорд, к непредвиденным обстоятельствам, которые нередко обращают победителей в побежденных.
Посол откланялся, закусив губы, и вышел. Рикардо в комнате уже не было. Каролина осталась лицом к лицу с Альмой, своей спасительницей и соперницей.
Альма словно окаменела. Тяжело было ей: через несколько дней она сделается женой человека, которого давно любит, но этот человек любовник ее государыни. Она не слышала, как Каролина подошла к ней совсем близко, и очнулась только, когда последняя положила ей на плечо руку. Альма оглянулась, и взоры обеих женщин встретились.
— Тебе было известно, что меня заманили в тенета? — спросила королева.
— Да... то есть я это сообразила по некоторым словам окружающих.
— И ты единственно для того, чтобы спасти меня, взвела на себя позорную клевету.
— Да, — отвечала Альма, гордым взглядом отвечая на пристальный взгляд своей повелительницы. — Я приняла на себя позор единственно для того, чтоб отклонить его от моей венчанной Богом монархини...
— И чтобы разбить мое сердце?
— Я не помышляла о женщине, а спасала только королеву, которой не должно касаться подозрение, а которая должна уметь побороть свои женские слабости.
— Словом, через какую-нибудь неделю ты покинешь двор вместе с ним, счастливая, гордая сознанием, что ты спасла королеву, отняв у нее единственного дорогого ей человека. И этот человек будет твоим мужем;
Жестокая оскорбительность этих слов усугублялась презрительным тоном, с которым их медленно роняла Каролина. Бедная Альма не могла более сдерживать себя и резко ответила:
— Вы забыли свое достоинство. Вы говорите слова, непристойные для королевы. Если бы ваши враги вас слышали, видели бы вас в эту минуту, даже они пожалели бы вас...
— Жалеть меня! — почти закричала Каролина.
— Да. Как я вас жалею. Я вас спасла совсем не для того, чтобы быть его женой. Нет. Он и после венца не посмеет войти в наш брачный покой. Я свяжу перед алтарем мою душу клятвой верности этому человеку... Я его люблю; да, глубоко и давно люблю. Я этого не скрываю. Но я не буду женой его, как вы полагаете. Никогда! Слышите ли? Никогда. Вы, сударыня, не потеряете вашего любовника... Мне были бы противны уста, не остывшие еще от поцелуев другой женщины. Чтоб вас спасти, я рисковала моей честью, я утрачу мою свободу — но не прошу ни благодарности, ни отплаты... Забудьте все; и этого для меня будет довольно.
Альма первые свои слова произнесла резко и гневно, но постепенно природная кротость и грусть взяли верх. Она договаривала мягко и глубоко, глубоко печально. Так печально и мягко, что Каролина почувствовала себя растроганной.
Она вообще была склонна переходить от одного настроения к другому, часто противоположному. В данную минуту озлобленность, которою она была только что проникнута, содействовала перемене.
Она в этот миг постигла все благородство своей подруги; измерила всю разницу между любовью Альмы к Рикардо и своей собственной любовью. В этот миг ей было больно не столько от сознания своих политических неудач, сколько от сознания нравственного над ней превосходства высокодобродетельной девушки.
Она поняла, что с ее стороны тут не может быть и речи о благодарности женщины, но благодарность венчанной особы должна поглотить все остальные ощущения.
Каролина опустилась в кресло, и две горячие слезы скатились из ее все еще прекрасных глаз.
Альма, видя горе женщины, которой она столько лет была сердечно предана, почувствовала к ней жалость. Но не ту презрительную жалость, которой грозила несколько минут назад, а теплое нежное сожаление: королева, страдающая для Альмы являлась всегда сугубо монархиней.
Она опустилась на пол около кресла государыни. Слов она не находила, только взяла руки Каролины и стала их целовать.
Каролина Австрийская, нежно приподняв голову молодой девушки, промолвила:
— Да... я понимаю... Теперь мой черед принести жертву ради тебя. Как женщина я должна покончить с жизнью; должна заставить наконец молчать мое сердце. Но как королева я еще могу отплатить тебе. Через неделю я покину Сицилию; уеду далеко-далеко и буду доживать свой век, стараясь забыть, что я когда-то была женщиной и королевой. Я вас не буду стеснять.