Беда
Шрифт:
Джона честно пытался отыскать в этих издевательствах педагогический смысл — или другой смысл, хоть какой-нибудь резон. Может быть, Бендеркинга девушка бросила? Брата зарезал человек, похожий внешне на Джону? Однако эти непрерывные приставания самой своей непрерывностью свидетельствовали: Бендеркинг — садист. Крупная такая надпись белыми буквами, как на входе в ад.
— Ты всех пациентов угробишь, задрот, соображаешь? Руки из жопы. Где ты учился?
— В Мичигане.
— У
— Здорово.
— Здорово? Ничего не здорово. То-то радость — иметь родственника, учившегося в одном университете с тобой, бесполезное дерьмо навозного жука.
Мало того, операции тут сплошь делали лапароскопическим методом, а на лапаре задача студента — направлять камеру. Правильно выполнить эту работу немыслимо: хирурги, видимо, считали, что мозг Джоны напрямую подключается к их рукам. Если все сойдет гладко, похвалы не дождешься, отстанешь на полдвижения, опередишь всего-то на…
— Назад, — говорит Бендеркинг, — НАЗАД!
— Виноват.
К тому же изображение на экране перевернуто.
Право — это лево, лево — право, низ — верх, а верх — низ. Или… он путался: низ это низ, верх это верх, а вот право это лево и лево — право, или…
— ВЛЕВО, ИДИОТ!
— Виноват.
Но когда из-за этой техники ему не доставался нагоняй, Джона искренне ею восхищался. Генерация «Нинтендо» превратила хирургию в видеоигры. Через пятисантиметровый надрез врачи направляли свои длинные и тонкие инструменты с изяществом художников…
— Еще на полсантиметра приблизишь камеру и прожжешь ему дырку в кишках, идиот!
…и с агрессией Бендеркинга.
— Виноват.
Сосредоточься на человеке, думай о пациенте. Не о пациенте вообще, а об этом конкретном, об отдельном человеке, белом мужчине сорока с чем-то лет, страдающем приапизмом: даже под анестезией эрекция не спала.
— Еще один из клуба Пипка-торчком. ВВЕРХ!
Джона не вслушивался в непрерывный поток комментариев, он уже привык к шуточкам насчет веса и бородавок, больших и маленьких членов, зарослей черных волос. Все дозволено, пока пациент спит.
— Хорошо, что хрен мелкий, не мешает работать.
Грубость Бендеркинга была омерзительна, однако в ней Джона стал различать смысл: обезличивание. Хирургу это необходимо, даже самому порядочному. Чем меньше уважаешь в пациенте человека, тем меньше пугает мысль, как бы он не умер под ножом. И сам акт вскрытия и проникновения требовал забыть о том, что распростертый на столе обрубок плоти имеет желания, мысли, близких людей, мечты. Либо так, либо воспринимать это как предельную интимность, любовный акт — или, скорее, групповое изнасилование: жертва без сознания, а нас тут десять человек.
— Будь я его женой,
— Виноват.
Изображение на экране распалось на три. Джона вырубился на миг, рука дрогнула. Что-то острое с силой ударило его по ноге: Бендеркинг крепко пнул нерадивого студента. И мир вновь обрел краски.
— С добрым утром, идиот! Работать будешь?
— Виноват.
Но виноватым он себя не чувствовал. Он злился.
Глядя на экран, воображал, как мог бы отомстить ублюдку. Заклеить его шкафчик в раздевалке. Слабительного ему в кофе. Тормоза на велосипеде перерезать. Не слишком богатое воображение, да Джона и не поощрял в себе такого рода фантазии. Но классно было бы, а? Жаль, он не такой, а то было бы классно.
— Засранец сраный! — сказал он Ив.
Они валялись в гостиной. Вечер пятницы. Журнальный столик сдвинут, стопки игр для «Плейстейшн» обрушились с него на пол. В доме через дорогу — в том самом, музее человеческих слабостей — зажглось несколько окон. Женщина делала йогу. Малыш пронесся куда-то и врезался не по росту тяжелой головой. Голый по пояс мужчина курил и стряхивал пепел в цветочный ящик, окаймлявший подоконник.
— Что, опять? — спросила она.
— Задерживает допоздна. — Джона хотел поскрести спину, не дотянулся, Ив молча оказала ему услугу. — Кружка у него любимая. Единственная и неповторимая кружка для кофе. У нее разбилась ручка, и Бендеркинг заставил меня склеить все осколки, чтоб видно не было. Я провозился два часа. Осколки крохотные. Может, он ее сам нарочно разбил. — Джона бессильно потряс кулаком.
Молчание.
— Почему ты терпишь? — спросила она.
— Пятнадцать процентов моих баллов зависят от него.
— Но ты же не ночной горшок! Дай отпор.
— Ага.
— Этого малого кто-то должен поучить хорошим манерам.
— Пусть он просто исчезнет с лица земли.
— Будет сделано. — Она сделала руками пассы, изображая фокусника.
Он радостно зафыркал:
— Надеть ему бетонные ботинки! Покойся с миром! И думать о нем забыть.
— Я у тебя в долгу, Джона Стэм, так ведь? Одно твое слово.
— Сделай это!
— Сделаю. — Она поднялась, перешла в кухонную зону, взяла электрочайник. — Чаю?
— М-м…
Он поднялся и начал застегивать рубашку. Глянул на часы: одиннадцать тридцать. Еще позаниматься надо. Утром рано вставать. Ив заварила пакетик, выкинула его в мусорное ведро. Заговорила о планах на выходные. Можно затеять такую же поездку, как в прошлый раз, но кое-что будет и по-другому…
— Я не смогу.
— Почему?
— Джордж звонил. Обиделся, что я их подвел.
— А тебе-то что? Пиявка, а не человек.
— Не в нем дело.