Беда
Шрифт:
— Понимаю.
— Тогда из-за чего ты переживаешь?
— Не нравится, что они подали на меня в суд.
— Кому ж понравится? — хмыкнул Белзер. — Но такова жизнь.
— Не моя.
— Добро пожаловать во взрослый мир. Станешь врачом, будут с тобой судиться за каждый чих. Сейчас у тебя краткий курс бойца. Ни о чем не волнуйся. Чего у тебя вид встревоженный?
— Потому что я тревожусь.
— Не стоит. Мы прибьем их к полу и сверху покроем лаком. Усек?
— Да.
Усечь он усек, но все это ему не нравилось. Ему и без того было скверно, а теперь еще придется воевать
— Отлично, — подытожил Белзер. — А в целом как? С учебой?
— Все в порядке. — Сегодня пришлось отпроситься, чтобы прийти к адвокату. Завтра отрабатывать вдвойне. — Напряг, конечно.
— Веселей! Жизнь прекрасна. — Белзер встал. — Родителям привет передавай.
Нервы разгулялись, домой не пойдешь. Джона вышел на Юнион-сквер, протиснулся через неплотную толпу активистов, озабоченных надвигающимися выборами. Тут же и другие демонстрации, люди борются против всего — от местной администрации до глобализма, от качества мяса до больших автомобилей, каждая группа занимала свои пять квадратных метров. Двое разносчиков с дредами бродили среди демонстрантов, предлагая ароматные масла и браслеты из конопли, пахнувшей пачулями. Скейтбордисты, тощие брейкдансеры в одинаковых оранжевых футболках с надписью BOMB SQUAD. Джона праздно пересчитывал входивших и выходивших из «Старбакса». Потом двинулся по Бродвею на юг, нырнул в «Стрэнд».
Давненько он не был здесь, а ведь любил погружаться в утробу с дрожащими стеллажами. Летом на первом курсе, когда занимался исследовательской работой в Центре Рокфеллера, он заходил сюда после работы, прятался в глубине магазина, выбирал книгу наугад и читал, пока не наскучит. Один раз прочел «Мост Святого Людовика» за три часа, не отрываясь. Потом устыдился и купил эту книгу.
Книги — обычные, немедицинские — напоминали о доме. Гостиная у родителей от пола до потолка заставлена шкафами с подкисленными бумажными изданиями New Directions, антологиями русской драмы, биографиями президентов, давно не переиздававшимися гуманистическими и антицерковными трактатами. Его мать отлично разбиралась в поэзии, одно время сама подумывала стать писателем (на вопрос, почему же не стала, отвечала: сдалась).
Все это его родители успели прочесть и не раз перечитать. Но не убирали книги, поощряя любознательность в детях, — их собственная интеллектуальная жизнь, как видел Джона, свелась к ходатайствам в пользу общественного телевидения и эпидемическому росту журнальных подписок. Они получали «Атлантик», «Нью-Йоркер». «Смитсониан» и «Экономист». Они листали «Кукс», «Харперз», «Гранта» и «Американ арт ревью». Выписывали «Нейшнл джиографик», «Сайнтифик американ» и «Нью Репаблик». Сверх того мать почти виновато тешила себя «Аз Уикли», а у отца в последнее время появились хобби и вместе с ними — «Астрономер» и квартальные выпуски по чешуекрылым. Журналы накапливались кучами на лакированном столике для чаепития. Иногда Джоне казалось, что сюда стекаются сокровища из приемных всех врачей страны.
За
— Джона Стэм. Вызвать врача?
Он оторвался от ряда потрепанных военных мемуаров.
Ив слегка притронулась к его спине:
— Блуждаете во сне?
— Я вас не заметил, — признался он. — Что вы тут делаете?
— Больше всего после переезда я скучаю по этому магазину. Иногда заглядываю в него после работы. Вы как себя чувствуете?
— Ниче… — пробормотал он, — ниче.
— Вид у вас замученный.
— Я… — Он помотал головой, разгоняя туман, улыбнулся: — Мне уже лучше.
— Правда?
— Намного.
— Хорошо. — Она пожала ему руку и обернулась к книгам: — За ними — тайный проход? — Она потыкала в корешки. — Которую нажать, чтобы попасть в пещеру Бэтмена?
Они вышли из книжного и двинулись на восток, словно обо всем договорились заранее.
Квартира была пуста. Ланс бросил на столе остатки своего обеда — пиццу, застывшую, словно в музее восковых фигур, с надписью: «Угощайся». Джона порылся в холодильнике и ничего не нашел. Можно сходить в кафе «Яффа». Или «Джиджи». Или…
— Одеяло найдется? — спросила она.
По пожарной лестнице они выбрались на крышу и расстелили поверх толя фланелевый плед Ланса. Небо переполнено звездами, пищащими в жалкой попытке обратить на себя внимание — разгляди-ка их сквозь загрязненный воздух.
— Я все думала о тебе, — сказала она.
— И я тоже.
— Не знаю, как это объяснить, — сказала она.
— И я тоже.
— Не будем и пытаться.
Он кивнул.
Она сказала:
— Иди ко мне.
Плед пах пивом «Голубая лента» и отборной травкой. Джона чувствовал присутствие зрителей в соседних домах, когда Ив, прижав коленями его руки, расстегивала ему рубашку, раздвигала ширинку.
Он опускал и поднимал веки, четырехсекундный интервал, и каждый раз видел ее обновленной. Сперва — слепая, погруженная в себя в поисках ритма. Потом — словно в трансе, изгибается, приникая к его обнаженному телу. В экстазе лицо выцветает, восковеет, застывает в форме сердца, сбоку она кажется горбатой, впившийся осколок оргазма. Он потянулся к ее груди, но она, схватив его руки, сунула их себе под рубашку, ударила ими себя — вроде бы ей это нравилось; Джона послушно повторил. Сальса, снизу — гудки автомобилей. Мелкие камушки набились в волосы. Восемь миллионов пар глаз следят за совокуплением. Переливается огнями Эмпайр-Стейт-билдинг, в небе тянутся белые полосы за самолетами, ее палец у него во рту.
Она спросила:
— Ты это видишь?
— Что?
— Сколько, по-твоему, людей живет в этом доме?
— Этажей вроде семь? По пять квартир на этаже. От двух до четырех человек в квартире. Примерно сотня всего.
— Хорошее круглое число, — одобрила она. — Удобно вычислять проценты.
Он кивнул.
Она сказала:
— Из ста человек в этом здании — сколько сейчас в туалете?
Он рассмеялся, погладил ее живот.