Беда

Келлерман Джесси

Отделение детской и юношеской психиатрии,

третья неделя практики

Он думал, что последняя неделя практики — это и сожаление о детях, к которым успел привязаться, но о которых ничего не узнает больше, и облегчение: наконец-то заканчивается семестр. Пожалуй, немножко и гордости: оглянуться и припомнить, сколько всего узнал за эти месяцы.

Чего он не ожидал, так это вызова в одиннадцать утра к божеству, которого никогда не видел воочию.

Не ожидал, что его сопроводят в кабинет доктора Сулеймани и мрачно велят сесть. Не ожидал, что будет извиваться, точно ему тарантула засунули в задний проход. Не ожидал, что придется защищаться от подобных обвинений.

— Вы должны осознать юридические последствия, — внушал ему психиатр.

Человек, сидевший по левую руку от него, кивнул.

Сулеймани продолжал:

— Я отвечаю за вас, Джона, и потому должен прямо спросить: есть ли хоть крупица правды в…

— Нет.

— Хорошо-хорошо. — Сулеймани утер лоб носовым платком. — Я всего лишь задал вопрос.

— Сам факт, что вы задаете такие вопросы, — да вся эта история….

— Я вам верю, — сказал Сулеймани. — Мы все вам верим. Существует же презумпция невиновности. — Он покосился на того, по левую руку. — Я понимаю, как вы переживаете.

— Неужто? — съязвил Джона.

— Н-наверное, нет, но вам сочувствую, вам кажется, будто вы под микроскоп попали…

— Неплохое сравнение.

— И это я понимаю.

— Когда она вам позвонила?

— Сегодня утром.

— И что сказала?

Сулеймани оглянулся на своего соседа, ожидая инструкций.

— Не… не уверен, что нам стоит это обсуждать.

— Да полно же, не можете же вы обвинять меня и не…

Человек, сидевший по левую руку от Сулеймани, доктор Пьер, возглавлявший учебную работу больницы, сложил на коленях руки с набухшими венами и сказал:

— Никто вас ни в чем не обвиняет. Мы пытаемся установить, есть ли хоть доля истины в обвинениях, предъявленных мисс Хатчинс. — Декан откинулся к спинке стула и добавил: — Мы должны в этом разобраться. В ваших интересах сотрудничать с нами.

Джона воззвал к Сулеймани:

— Мы же все время были вместе.

— Это отчасти верно, однако, если уж говорить правду до конца, следует припомнить…

— Да вы что, смеетесь?

— Что мы были вместе не все время.

— Право, смеетесь!

— Десять минут, — сказал Сулеймани. — Без присмотра. За закрытой дверью.

— Исусе-сраный-Христе!

— Спокойнее, Джона, прошу вас, — сделал ему замечание декан.

Дикая жара. Ковер заплесневел, полки ломятся от книг по детской психологии, на стенах раскручиваются веретена линейных графиков, пристроились библиографии, отпечатки компьютерной томографии. Доктор Сулеймани не смотрел Джоне в глаза, играл с зеленой пружинкой, завалявшейся на столе, переставлял пресс-папье, удерживавшие на столе корректуру пособия «Руководство по лечению на ранних этапах» под ред. С. И. Сулеймани, д. м.

Много чего можно

было бы сказать, но любое его слово, чувствовал Джона, с легкостью обратится против него самого.

Я хочу работать с детьми.

Меня никогда прежде ни в чем подобном не обвиняли.

Мне нужен адвокат.

Проще выбросить белый флаг: конечно же, он все понимает, конечно же, нельзя подставлять больницу, да-да, конечно же, конечно. Впервые в жизни он стал догадываться, отчего люди признаются в преступлениях, которых не совершали. Лучше любая определенность — самая страшная, — чем страх неизвестности. Все десять минут произвивался на горячей сковороде — и спекся.

Декан сказал:

— Я пригласил мисс Хатчинс подъехать и обсудить это вместе с нами.

— Что говорит ДеШона? — спохватился Джона. — Спросите ее, она скажет правду.

— Я поговорю с ней, — сказал Сулеймани. — Как только…

— Спросите ее, — повторил Джона. — Позвоните прямо сейчас и спросите ее.

— Думаю, сейчас нам всем стоит сделать глубокий вдох, — намекнул декан.

— Эта история может загубить мою карьеру, — сказал Джона. — Тут вдыхай не вдыхай.

— Подобного рода проблема… — заговорил Сулеймани.

— Проблема не во мне!

— Конечно же, нет, — ободрил Джону декан. — И мы безотлагательно во всем разберемся. Но пока что на сегодняшний день вы освобождены от практики. Доктор Сулеймани свяжется с вами, как только это будет уместно, и мы сможем возобновить работу.

— А как же экзамен? — воскликнул Джона.

— Что-что?

— У меня в пятницу итоговый экзамен.

— Давайте для начала разберемся с этой проблемой. Об экзамене поговорим, когда это будет актуально.

Доктор Пьер вышел, оставив дверь нараспашку. Сулеймани поднялся и прикрыл за ним дверь.

— Мне жаль, что так вышло.

Джона промолчал.

— Если мое мнение чего-то стоит — я и сейчас уверен, что не ошибся в вас. — Сулеймани обошел стол, уселся на край напротив Джоны.

— Ну да.

Сулеймани нахмурился:

— Я пытаюсь помочь.

— Так постарайтесь мне поверить.

— Я верю…

— Вы предъявили мне обвинение со слов малолетней наркоманки, которую ДеШона терпеть не может! Разве не очевидно, что все это шито белыми нитками?

— Я хоть словом вам возразил? — Сулеймани выгнул пружинку-радугу, соединил ее концы. — Но мы — больница, отделение. Мы, как организация, должны соблюдать осторожность. Достаточно и намека. Вы же понимаете, пресса. Допрашивать жертву…

— Нет никакой жертвы! — не утерпел Джона. — Есть только третья сторона.

— Ладно, ладно, но поймите же: делу дан ход и уже все равно, кто виноват, — я же не говорю, что виновны вы, о’кей? Не говорю ничего подобного. Но в нас полетит грязь. Никто и разбираться не станет. Люди принимают такие вещи на веру — и вам, и нам на беду.