Бедные, бедные взрослые дети
Шрифт:
Наташа бежала от маминого ларька домой так, что даже не заметила, где потеряла пакет с обедом. Щеки горели, сердце колотилось – не то от волнения, не то от бега, не то ото всего этого разом.
Что же получается, мама влюбилась в Азиза? И теперь уйдет к нему от папы? Нет, папа, конечно, не сахар, особенно последнее время, когда вся жизнь вокруг Наташи стала, мягко говоря, «не сахар». С наступлением новых времен отец стал пить, драться, подолгу пропадать где-то с друзьями, часто не возвращаясь домой ночевать. Ему будто все равно стало как они будут дальше жить и на что. Одна
Наташу, конечно, старшие девчонки во дворе давно просветили откуда берутся дети и чем взрослые по ночам в кровати занимаются. Но все же теоретически знать это одно, а увидеть такое, да еще и с участием мамы и какого-то чужого мужика – совсем другое.
Получается, Азиз будет ей отцом? А как же его жена, Матлюба? И пацаны, сыновья его, Магомед и Салам? Старший учился в одном классе с Наташей, младший – двумя классами младше. Девчонки рассказывали, что у мусульман можно иметь несколько жен. Интересно, Азиз – мусульманин? И мама у него будет вторая жена?
Ну, нет, произнесла про себя Наташа и сжала кулаки. Если мама к нему уйдет, то я лучше с отцом останусь. Он хоть и пьет, но все же это как-то нормальнее, чем многоженство. Тем более, что она, Наташа, уже взрослая. Ей совсем немного поучиться в школе осталось, и она уедет, как они давно договаривались, к папиной сестре, тете Карине, в Бабаевск. И будет учиться в Москве – потом все дорогие будут перед ней открыты, московское образование – это ого-го. Не пишет, правда, тетка очень давно. Но адрес-то есть? Так поехать да поискать ее вовсе не сложно
Добежав до дома, она решила в квартиру не подниматься. Ей казалось, что все увиденное ею нечаянно в ларьке отпечаталось у нее на лице. И если ее сейчас увидит папа или Михай – они сразу всё поймут. И получится, что она, Наташа, доносчица. А она не доносчица, не предатель. И она присела на лавочку за густыми кустами сирени, в углу дворовой детской площадки.
Вдруг из-за угла показалось трио: два мужика в камуфляже тянули за руки третьего. Он безвольно висел у них на руках, ноги волочились в разные стороны, за стертыми носами ботинок оставались глубокие борозды. Наташа вскочила и подошла поближе к прорехе в кустах. Тащившие мужчину ругались по-румынски, и, не останавливаясь, били парня кулаками. Он, видимо, уже давно был без сознания, лицо, рубашка, волосы – все было густо вымазано темной кровью. От ударов его тело дергалось, но как-то так странно, что было понятно – он давно уже без сознания и ударов не чувствует.
Наташу затрясло от ужаса и страха. Она попятилась в сторону от дырки в сиреневых кустах. Как же стало страшно жить в их маленьких провинциальных Дубоссарах! Откуда взялись эти распри, эти злые люди, это желание убивать друг друга? Когда то давно мама читала ей на ночь сказки народов мира. И была там одна сказка, где рассказывалось о том, как злая колдунья наслала проклятье на деревню и все ее жители сошли с ума. Вот так теперь и с ее городком: люди сошли с ума. Соседи, годами сидевшие за одним столом, вдруг оказались по разные стороны баррикад.
Жить в городе стало по-настоящему страшно. Наташа часто вспоминала, как лет в 10 она
Наконец, она не столько увидела – уж слишком глубоко она забилась за кусты, – сколько почувствовала приближение мамы. Она просунула голову между ветками, посмотрела по сторонам, убедилась, что двор пуст и громким шепотом окликнула мать. Та вздрогнула непроизвольно, жизнь в городе последнее время всех держала в напряжении, от резких звуков и внезапных окликов никто добра не ждал. Но, обернувшись и увидел за кустами дочь, удивилась и успокоилась, остановилась.
– Чего ты там, Наташ?
Вот странная, «чего, говорит, я», подумала Наташа. Хотя она же не знает, что я их с Азизом видела, когда они, ну, это… Ну, в ларьке любились.
– Мам, поди сюда! Поговорить надо.
Аурика зашла в кусты, оглянулась по сторонам, увидела лавочку. Подошла к ней, переложила пакеты из правой руки в левую, обстоятельно проверила ладонью чистоту лавочки и только после этого поставила туда сумки. Надо же, что значит взрослая, подумала Наташа. Если бы я в кого-нибудь влюбилась, ну, так, чтобы, ну, спать с ним где попало – я бы не была такой спокойной. Это, наверное, потому, что мама уже не в первый раз влюбляется. Наверное, волнительно только первый раз, рассуждала про себя Наташа.
– Ну, говори давай. Устала – страсть. Хочу домой, душ принять. А то еще готовить – дома шаром покати. Вам с Михаем на ужин кроме хлеба и мамалыги мне и предложить нечего. Да еще и отец, не дай бог, вдруг домой заявится – вообще труба будет.
Наташа помялась. Пока она ждала мать, ей казалось, что разговор этот будет несложным: она спросит – мать ответит. Вот и всё, ничего особенного. А теперь-то, оказывается, что ого-го как это непросто получается. Как спросить-то? Признаваться или нет, что подглядывала? Подглядывать нехорошо и позорно. Но она же нечаянно! Они сами дверь не закрыли.
– Мам, ты его любишь? – выпалила Наташа, решив взять сразу быка за рога.
– Кого? – Аурика вытаращила на дочь изумленные глаза.
– Ну, Азиза.
– Чего я это его любить должна? – продолжила не понимать Аурика.
– Ну, вы же, того… Спите!
Щеки у Наташи горели огнем. Но раз уж начала выяснять – надо идти до конца.
Аурика тоже покраснела.
– А ты откуда знаешь?
Рассказать ей, что ли? Но при воспоминании о волосатой заднице ее отчетливо затошнило.