Бедные (Империя - 2)
Шрифт:
– И давно это было?
– Ровно сорок лет назад!
– воскликнул Геллерт.
– Срок порядочный, - заметил Динкль, - за это время, пожалуй, голова лошади уже научилась говорить и может быть твоим свидетелем.
И Динкль так расхохотался, что все обернулись к нему. Он уже был готов повторить свою шутку, но Бальрих шепотом приказал ему замолчать.
Старик Геллерт снова замкнулся в себе, и когда он уходил из закусочной, беспокоился лишь об одном - как бы кто еще не проведал об этой забытой истории, особенно бабье. Правда, Динкль решил, что она чересчур забавна, ну просто нельзя не разболтать. "Дядя
Однако Динкль тут же заявил, что если дядюшку Геллерта уволят, то он, Динкль, тоже бросит работу, и тогда пусть все бастуют!
Отныне где бы старик ни попался ему на глаза, Динкль не упускал случая украдкой ткнуть его в бок.
– Ну, скоро мы, наконец, получим свои дивиденды?
– спрашивал он, а Геллерт при этом, как вор, озирался по сторонам.
И вот однажды, когда в одном из закоулков огромного фабричного двора маляр перед началом смены подготовлял свои кисти, сам Бальрих ткнул его в бок и шепотом спросил: "Ты, верно, не торопишься с расчетом?" Старик вздрогнул от испуга, нырнул в толпу рабочих, выходивших в это время из ворот фабрики, и затерялся в ней. В эту минуту Бальрих впервые поверил в то, что Геллерт говорит правду, что история с деньгами не вранье.
Трудно было в это поверить - и все же он каждую ночь думал теперь о старике и его истории. И не в первую ночь у него возникли подозрения, что старик говорил правду, нет, они овладевали им исподволь, все чаще лишая сна и терзая в часы бессонницы. Теперь, когда Бальрих убедился в правоте старика, он, вместо того, чтобы ходить следом за своей девушкой, всюду высматривал Геллерта, а тот от него прятался. Только один раз Бальрих встретился с ним у Динклей, и то случайно. Подвыпивший старик на этот раз казался менее испуганным. Неожиданно на пороге появился гость, довольно полный мужчина средних лет, - белое безбородое лицо, мягкая шляпа; на ходу он слегка загребал ногами. Едва он вошел, как Геллерт исчез. Это случилось мгновенно, лишь тень старика скользнула по стене, гость даже не оглянулся.
– Я - адвокат Бук, - сказал он.
– Добрый вечер. Я принес вам то, что обычно вам приносит моя супруга. Ей нездоровится сегодня.
– И мягким движением руки положил возле Малли, кормившей ребенка, запечатанный конверт.
Динкль ловко загнал всех детей в угол и так усердно освобождал место для адвоката, словно всей комнаты было мало для такой важной персоны. Бук благосклонно опустился на предложенный ему стул, бросил растроганный взгляд на кормящую мать и младенца, восторженный - на Лени, кокетливо выгнувшую стан, и удивленный - на многочисленную детвору; потом вздохнул и мягким, сытым голосом спросил:
– Ну как вам здесь живется? Хорошо?
Никто не ответил. Даже Динкль растерялся. Как же, зять главного директора спрашивает, хорошо ли им здесь живется, вместо того чтобы пренебрежительно обронить: вы, вероятно, отлично здесь живете! В наступившей тишине
– Вы, конечно, предпочли бы жить на вилле "Вершина"...
– И, будто этого неслыханного заявления все еще было мало, он пожал грузными плечами и смиренно заметил: - Вполне понятно, но что тут поделаешь!
Эти слова были сказаны таким тоном, точно сам он с женой и сыном занимал не целый флигель виллы "Вершина", а конуру в таком же подвале.
Затем он встал, подал всем руку и, ни на кого не глядя, бесшумно удалился, слегка загребая ногами. "Какой-то он жалкий!" - таково было мнение Динкля и Малли. Лени только презрительно фыркнула. Бальрих промолчал и вскоре ушел.
Между дядюшкой Геллертом и этим адвокатом бесспорно есть какая-то связь, и уж наверно это та старая история с деньгами. Теперь Бальрих больше не сомневался. Он прихватил в закусочной бутылочку водки, проник через калитку в сад Клинкорума и заявился к маляру. Водка, впрочем, оказалась излишней, ибо Геллерт был уже сильно на взводе и, сидя за бутылкой, что-то мурлыкал себе под нос. При виде Бальриха старик пропел: "Старик Геллерт не дурак! Это все подстроил ты!"
– Что я подстроил?
– удивился Бальрих.
– Да встречу с Буком. Это же не случайность, - настаивал Геллерт, - но мне дела нет до Бука. Откуда мне его знать? Когда я как-то был у его отца, молодой Бук еще в платьице бегал.
– Ага! У его отца!
Геллерт, перепугавшись, стал предлагать ему выпить.
– Так ведь отец умер, - сказал он, глядя на стакан.
– Чего тебе сдался покойник? В те времена, правда, у каждого было дело к нему. Главный воротила в городе... В те годы я и старик Геслинг были еще молокососами. А потом сын Геслинга, - Геллерт провел рукой по горлу, - без ножа зарезал его. Отобрал деньги, акции, чины, и теперь он куда влиятельнее, чем был старый Бук.
– Но молодой Бук - какой-то жалкий, - в мрачном раздумье повторил Бальрих мнение сестры.
Геллерт захихикал.
– Сперва дал себя зарезать, а потом женить. Самый здоровенный боров, и тот не выдержит.
Бальрих пододвинулся к нему.
– Ну, дядя Геллерт, а теперь выкладывай все.
И так как старик вновь съежился, Бальрих схватил его за руку.
– Нет, тебе не отвертеться. Я знаю слишком много. И притом я твой внучатый племянник. Кому больше всего хочется, чтобы ты разбогател, дядя Геллерт? Как ты думаешь? Ну, конечно, тому, кто будет твоим наследником, верно?
Старик, мигая, исподлобья глядел на него.
– Зря надеешься. Тут тебе ничем не разжиться! Ты понимаешь, какая ты вошь по сравнению с Геслингом?
– Скажи мне, что у тебя было со старым Буком. Может, эта вошь и вырастет!
И Бальрих тряс и тормошил старика до тех пор, покуда тот не заговорил. Да, он пришел тогда к старику Буку на Флейшхауэргрубе, в его старый дом, где ступеньки лестницы были обшмыганы всем населением города. Этот почитаемый всеми человек должен был помочь ему вернуть присвоенные Геслингом деньги. И Бук сделал все, что было в его силах. Он вызвал к себе старого Геслинга, и Геслинг написал...