Бедный Авросимов

Окуджава Булат Шалвович

– Ах, Ванюша, ты стрелять-то умеешь?

– А ты, Бутурлин, крепостных прусачков боишься?.. Почему ты, Бутурлин, там не оказался, а здесь вино пьешь?

– Это дело не по мне, Ванюша, - засмеялся кавалергард.
– Видишь, какие у меня руки тонкие?.. Да чем здесь лучше, философ?.. Ты хоть стрелять-то умеешь?

"Уж ежели я со свернутым курком в унтера угодил, - подумал Авросимов, так уж из нового пистолета подстрелю Слепцова непременно..."

Тут ему сделалось грустно, и желание убивать ротмистра пропало.

– Если в тебя пулю

влепить, - сказал Бутурлин, - ничего тебе не сделается: вон ты здоровенный какой, и щеки у тебя налились, ровно яблочки. Тебе бы, Ванюша, в деревню, там жить...

А время меж тем шло, и поединок приближался, и Авросимов только об нем и думал, то есть страдал, потому что, милостивый государь, вообразите-ка, что это вам завтра стреляться предстоит, а у вас уже - ни злости, ни благородного порыва, а лишь одна истома да сожаление, после коих обычно пора течь слезам... И вот в таком состоянии он вспоминал, а вспомнить не мог, что же, собственно, вынуждало его тогда бить ротмистра по щеке? Ну, история с Заикиным, натурально. А что в сей истории было такого, что ротмистра следовало оскорбить? Подпоручик этот сам лгал и ввел в обман других, сам плакал... уж постыдился бы плакать! Плакал бы тогда, когда, ручки потираючи, предвкушал легкую победу, когда соблазнам верил и, речами полковника опьяненный, видел себя генералом, что ли... А ротмистр? Он же при исполнении служебных обязанностей, разве он мог быть другим? И в дом свой привез, поил, кормил... Так за что же его?.. Хотя, с другой стороны, Дуняша... Да мое ли это дело?..

Опять начиналась лихорадка. Мысли скакали в голове. Вино не успокаивало, даже не ощущалось, лилось и лилось, подобно воде. И все вокруг казались не живыми, а так - сизыми призраками без глаз и без слов, размахивающими длинными руками. И призраки играли в вист, а над круглым столом висела тишина. Браницкий исчез, а на тахте спал Крупников, раскинув руки.

Наш герой тоже незаметно и счастливо уснул, как это с ним не раз бывало, но громкие голоса заставили его пробудиться.

Теперь все находились в странном возбуждении. Дрова в камине трещали, и пламя буйствовало. Браницкий стоял в шубе посреди залы. Остальные его окружили.

– Это невозможно, - сказал Крупников.
– Быть не может. Этого не может быть... Вздор.

– Ну хочешь пари?
– спокойно предложил Браницкий.
– Я ставлю своих девок, а ты, ежели проиграешь, обос... ворота Строгановского дома... согласен?

Тут все зашумели.

– Перестаньте, Браницкий, - вмешался незнакомый павловец.
– Вы не лжете? А?.. Это же страшно, что вы говорите... Это правда? Клянитесь.

– Чем надоедать с подозрениями, - обиделся Браницкий, - сходите к Зимнему, поглядите, что творится...

– Как же это случилось?
– сказал Крупников.
– Нужно идти, господа...

– А не сходить ли в самом деле?
– сказал Бутурлин.
– Это даже любопытно.

– Как это вышло?
– зашумели все.
– Да тише! Дайте ему рассказать!

– Господа, - сказал Браницкий, сбрасывая шубу к ногам, - рассказывают, будто нынче ночью,

ну часа два назад...

– Что случилось?
– спросил наш герой.

– Тише!

– Пестель бежал, - глухо промолвил Бутурлин.
– Да он лжец, этот толстяк...

Большое мощное тело нашего героя вдруг обмякло, голова закружилась, он взмахнул руками, словно ребенок на неровном месте, но этого, к счастью, никто не заметил, ибо взоры всех были устремлены на рассказчика.

– Надо идти, - сказал Крупников.

– Тише!

– ...Пока солдаты спали, опоенные каким-то зельем, - продолжал Браницкий, - он с помощью караульного офицера (черт знает кто там нынче караулил) выбрался...

– Ага, - воскликнул павловец, - сукин сын!

– Самое удивительное, господа, - сказал Браницкий, - что платье свое он оставил в нумере. Очевидно, переоделся. Предполагают, что он отправился в Малороссию, где его ждут в армии...

– Вздор, - сказал Бутурлин.
– А как же государь?

– Государь уехал в Царское... Говорят, множество людей принимало участие в сем деле.

– Не может быть!
– крикнул Крупников.

Черные усы его стояли торчком, вызывающе.

– Очень может быть, - вздохнул павловец.
– Отчего же не может?

У Авросимова перед глазами тотчас возникли подлые и таинственные физиономии Филимонова и его сообщников.

– Филимонова не упоминали?
– спросил он ослабевшим голосом.

– Упоминали, - быстро поворотился к нему Браницкий.
– А что?
– и хитро улыбнулся.

– Так, темный человек, - сказал наш герой.

Браницкий засмеялся.

– А может, это и к лучшему, что он бежал, - тихо заметил кто-то.
– Его бы не помиловали... Его одного не помиловали бы...

– Вы с ума сошли!
– рассердился Крупников.
– Опять все сначала?

"Действительно, - подумал наш герой, - неужто все сначала? Никто, никогда, никому, ничего... Теперь уж не до награды..."

– Господа, прощайте, мне следует быть там, - решительно произнес Крупников, направляясь к выходу. В дверях он остановился.
– Хотя все это похоже на дурной сон. Вы должны понять, сударь, - сказал, неизвестно к кому обращаясь, - что сия история печально отразится на вас же самом да на мне... На нас на всех... Мы ответчики, сударь. Он едет в Малороссию, а мы с вами... Видите, как он об нас не подумал...

– Полагаю, что и вы о нем не думали, когда препровождали его в Петербург, - усмехнулся Бутурлин.
– Каждый думает об себе...

"Надо уезжать!
– подумал Авросимов, теряя силы.
– Скорей, скорей от этих перемен, к черту от этих бурь! Скорее, скорее! Надо бы Настеньку... Ах, Настенька, ваше душистое письмо не укрепило меня! Я не в себе нынче...
– он налил большой бокал вина и с жадностью его осушил.
– Ах, чертов полковник, об нас-то он и не подумал".

– Да и вы, Бутурлин, с вашим графом о полковнике не очень заботились, надеюсь, - отрезал Крупников, смеясь.
– Вы его хорошо в оборот взяли, очень умело.