Бедный маленький мир
Шрифт:
– А я уже сошла. Ты не успел.
Милош сел рядом на пол и положил голову ей на плечо.
– Но это же не помешает нам…
– Умереть? – с надеждой спросила Витка.
– Сейчас я тебя изнасилую, – свирепо заявил Милош. – Клянусь мамой.
– Зачем?
– Чтобы вернуть тебе чувство реальности. В ее самом неприглядном и болезненном развороте. Еще я тебя побью. Да, буду бить, и насиловать, и тушить об тебя окурки. Начнем прямо сейчас.
И он резким движением разорвал на ней футболку. Но тут же получил удар по
– Ты лишила меня глаза, – сообщил оттуда. – Скорее звони в «скорую».
– Хрен тебе, а не «скорая», – произнесла Витка нормальным голосом. Она стояла над ним в разорванной футболке, с обнаженной грудью и массировала правую руку левой.
– Оставшимся глазом я плачу. – Милош повозился, вытащил из кармана джинсов пачку влажных салфеток и стал кое-как прикладывать салфетку к распухшему веку.
– Так что, продолжаем? – поинтересовалась она и одним движением бедер стряхнула с себя мятые домашние шорты.
– Нет, Витка, я уже никого и никогда не смогу насиловать, – жалобно сказал Милош. – Я теперь инвалид.
– Вот и хорошо, – неожиданно легко согласилась Витка.
После чего, как и была – в разорванной футболке и в белых трикотажных трусах, – отправилась на кухню. Немного погремела там и вскоре вернулась с двумя стаканами, полными виски.
– Расскажи мне что-нибудь хорошее. – Она привалилась к его плечу голой грудью и одним махом выпила полстакана. – Да, что-нибудь хорошее. Про счастливых людей. Я таких не видела, но они же где-то есть, правда? Ходят себе туда-сюда, гуляют, радуются. Рожают детей, дарят подарки.
– Кстати, у меня вот радость, – доложил Милош. – Моя сестра нашла себе парня. Представляешь?
– Не представляю, – пожала плечами Витка. – Это такая редкость.
– Нашла себе парня, – умиротворенно повторил он. – И перестала сохнуть по этому козлу.
Витка рассеянно посмотрела на свою грудь и постаралась запахнуть изувеченную футболку.
– Не надо, – попросил Милош, – оставь как есть. Очень эстетично и…
– Я и не знала, что у тебя есть сестра. – Она, близоруко щурясь, рассматривала его синяк. – Болит сильно?
– Сестра у меня красавица и умница. Скрипачка, лауреат международных конкурсов. Но вместо того чтобы делать себе сольную карьеру, третий год ездит по миру с неприличным балаганом Давора Тодоровича. Нет, я сербов не люблю.
– Что? – Взгляд Витки неожиданно сфокусировался. – Давора Тодоровича? Какая прелесть!
– Ага, кто бы сомневался… – пробормотал Милош. – Спасаю тебя от депрессии, жертвую собственным глазом – а их у меня всего два! – а ты говоришь «какая прелесть». Нет, все-таки вы, бабы, суки. Причем все.
– Ну, прости…
– Бог простит. О чем это я? Ах, да. Ладно бы Бранка просто играла у него в оркестре, так ведь еще в него влюбилась. Влюбилась!
– Что же, логично. Ой, прости… А он?
– А он – ничего.
– Жаль… А она?
– А она взяла и нашла себе парня. Вчера вечером звонила.
– А он?
– Думаю, ему полегчало, – сквозь зубы прошипел Милош. – Не люблю сербов.
– Нет, тебе не угодишь, – вздохнула Витка и принесла из кухни бутылку виски и живого рака. Рака она устроила на ладони и стала смотреть ему в глаза, проговаривая: – Кто у нас тут такой шевелистый? Чьи это глазики, чьи это усики? Усики-пусики. Сербы, хорваты, косовские албанцы… В ваших делах хрен чего поймешь, дорогой. – Витта погладила Милоша по буйной головушке. – Значит, лучше было бы, чтобы он ее поимел? Воспользовался, так сказать, влюбленностью и доверчивостью девушки? Видишь, оказывается, Давор Тодорович не только охренительно красивый и талантливый дядька, он еще и благородный человек. А? Ты прямо сейчас меня будешь душить или пойдешь руки помоешь? По выражению твоего здорового глаза, Милош, сразу можно понять всю глубину фразы «смотрел с бессильной ненавистью».
– Тебе, дуре, не постичь всей глубины и сложности наших межэтнических, социокультурных и межконфессиональных отношений, – произнес он со всей серьезностью и ущипнул ее за грудь. – Это пустая и тупиковая дискуссия. Предлагаю отнести рака на кухню и в конце концов начать трахаться.
– Ты же филолог! – возмутилась Витка, запахивая футболку. – Есть же, в конце концов, приемлемые эвфемизмы!
– Да? – добродушно переспросил Милош. – Эвфемизмы? А в моем языке если хотят трахаться, то так и говорят – трахаться. Безо всяких эвфемизмов. Иди сюда.
– Ты же инвалид! – кстати вспомнила Витка.
– Уже нет. И к тому же лучшего способа лечения депрессии человечество еще не придумало.
– Не просыпается, – сказала Лена Свенссон. – Не хочет. Снова звать Ковальски?
– Не надо никого звать, – устало обронил Зоран. – И вы тоже пока свободны.
Она ушла, покачивая бедрами, и отметила с сожалением, что он даже не посмотрел ей вслед.
Зоран подошел к изголовью кровати и стал внимательно рассматривать спящего. Высокий лоб, вызывающий уважение нос, в темных волосах немного седины. Если бы не скулы, можно было бы подумать, что он – еврейский мальчик. Но – нет, славянские скулы сильно меняют дело.
– Ну что? – Зоран положил руку ему на плечо и легонько потряс. – Подъем, сэр. Лена пошла варить овсянку.
Нет, не симулирует. Спит себе и спит.
Хорошо, что обошлось без членовредительства. Ни царапины, ни гематомы. Переиграли этих козлов на мизере, вывели парня из-под прицела, выключили. Спасли.
Снайпера сняли так, что тот даже не изменил положения тела – так и остался лежать, глядя мертвым глазом в оптический прицел. То-то разговоров будет в тихом украинском городке. На полгода точно хватит.