Бедный Павел. Часть 2
Шрифт:
— Что же, драгоценный мой, Никита Иванович! — произнёс я со всей доступной мне язвительностью, — Расскажите мне, с чего это Вы собирались убить мою дражайшую маменьку? Неужто Вы хоть на минуту могли подумать, что стать матереубийцей, даже ради получения абсолютной власти для меня приятно и допустимо? Я вам хоть чем-то дал понять, что могу обидеть, унизить ту, которая дала мне жизнь? А убить её? Ну, скажите мне, Никита Иванович?
Он ничего не смог мне сказать в ответ. Боялся? Конечно, боялся! Я явно был в ярости! Голос мой лязгал, скулы сводило… Я говорил с ним совершенно не так, как говорил раньше, не так, как подобает говорить верному ученику со своим глубокоуважаемым учителем. Причём эти проявления чувств были не наигранные, ну почти не наигранные — не такой
— Что же вы молчите, Никита Иванович? Вы были так смелы, когда составили поддельный манифест, на котором было начертано моё имя! Вы — тот человек, который учил меня! Учил меня чести! Отвечайте! Что же Вы молчите? Объяснитесь, наконец, любезный! — на последних словах голос мой поднялся высоко, я почти кричал на него, а Панин молчал, опуская голову всё ниже и ниже. Я продолжал тем временем:
— Посмотрите мне в глаза и скажите, как Вы дошли до жизни такой? Вы — человек, что всегда считал себя олицетворением дворянской чести и кричал об этом на каждом углу! Вы считали себя умнейшим! Хитрейшим! А что я теперь вижу? Вы лгали! Вы, не испрося моего разрешения, воспользовались моим именем и подняли верных мне солдат и офицеров на бунт! Не заботясь об их дальнейшей судьбе! Как Вас правильно называть после такого? Возможно, изменником? Может, даже Вы видите своё место на плахе? — здесь он всё-таки посмотрел на меня. Первый раз видел у своего наглеца и хитреца учителя глаза, наполненные просто собачьими преданностью и тоской.
— Ваше Императорское Высочество… — залепетал он мне в ответ. Опять образовалась пауза. Я снова повысил голос:
— Ну? Ну? Никита Иванович! Вы же мастер слова! Говорите же!
— Я… Я виноват! Прошу простить если не меня, то хотя бы людей, верных мне, брата моего! Которых я обманул… — снова финт Орловых? Кто-то сообщил ему, как размягчить меня? Неужели братья болтливы? Сделал себе зарубку — проверить.
— Так, ну что же, значит, вы всё-таки признаёте, что обманули множество людей, которых я сейчас, по чести, должен был бы казнить. Так скажите мне, казнить ли мне их?
— Нет, Ваше Императорское Высочество, я прошу… Прошу Вас… — голос его наливался силой — Прошу Вас простить их и винить в этом преступлении только меня! Я обманул их! Обманул их всех!
— Что же, даже брата своего?
— И даже Петра! Я единственный виновный в этом! — на сей раз я не стал продолжать обличать его, а начал ходить по кабинету. Он несколько раз пытался говорить дальше, причмокивал губами, пытался набрать воздух, но у него ничего не выходило. Так что, я взял кувшин и стакан, стоявшие на столе, и протянул ему.
— Пейте, несчастный! — тот схватил воду и жадно начал пить стакан за стаканом. Я же продолжал в задумчивости ходить по кабинету, не обращая на него внимания. Выпив весь кувшин, Никита Иванович нашёл в себе силы продолжить свои речи.
— Я прошу извинить меня, Ваше Императорское Высочество, за то, что не оправдал Ваше доверие! За то, что я именем Вашим попробовал прикрыть своё желание возвыситься! Я считал, что поступаю так во благо империи! Я…
— Вы, милостивый государь, — прервал я его, — всего лишь хотели получить личную власть! Об этом рассказали Ваши соучастники, которых я слышал своими ушами! Вы, дорогой учитель, обещали своим родным и близким небывалое возвышение! Вы, душа моя, стремились к обладанию престолом! То есть в Ваши планы, драгоценный мой, входило двойное цареубийство! Не только матери моей, но и меня самого! Меня! Пусть и позже! Что же мне делать вот с этим? А? — я повернулся к нему, он попытался отвести взгляд, но тогда я закричал: — Смотри мне в глаза, ничтожество! Говори! Ну! — он побледнел, но нашёл в себе силы ответить:
— Вина моя безмерна, и я достоин смерти! Но я…
— Молчите! — я смягчил тон, — Молчите, Никита Иванович! Молчание сейчас лучший способ что-то объяснить и смягчить мой гнев. Вы полагаете,
— Я считаю, что это будет справедливая кара для меня недостойного!
— Известно ли Вам, любезный, что Вы сотворили с государством нашим своим мятежом? Известно ли Вам, что я теперь не могу доверять своим дворянам? Ибо в голове каждого из них, возвышенного мною и допущенного мною к престолу, могут начать бродить такие же мысли… Известно ли Вам, что Вы вызвали у европейских держав убеждённость в возможности победы над нами? Известно ли Вам, что те люди в Европе, которым Вы доверяли и уверяли всех нас в обоснованости подобного доверия, воспользовались нашей слабостью, чтобы попытаться нанести потери империи?
Вот, посмотрите, что рассказал Ваш верный конфидент, граф Строганов. — я протянул ему бумаги, — Посмотрите, он также лелеял мечту о престоле, и даже англичане, которым Вы столь безмерно доверяли, хотели и Вас, потом заменить — вот на него! Они собирались посадить на престол русский своего ставленника, и Вы отнюдь таковым не были! А пруссаки, которых вы боготворили, вознамерились, пользуясь неустройством нашим, отхватить себе Польшу! Что бы Вы потом с этим со всем делали? Расскажите мне, драгоценный Никита Иванович, какие были Ваши дальнейшие планы? — тот нервно теребил верхнюю пуговицу камзола, явно стремясь освободить горло.
— Выпейте ещё воды! — резко сказал я ему, — Вы, который считал себя хитрейшим и умнейшим! Умудрились затеять столь большой беспорядок в государстве нашем, который легко мог ввергнуть нас не только в братоубийственную свару, ибо я никогда не принял бы власть и корону из рук человека, что убил мою мать! А ведь она правила страной, не нарушая её внутреннего спокойствия! Так ещё на государство наше обрушились бы и удары внешние от тех стран и людей, которых считали Вы вернейшими союзниками нашими! На содействие которых Вы полагались!
Вы понимаете, что действиями своими, если бы они увенчались успехом, именно Вы погубили бы Россию? Вы, человек, который всегда говорил мне, что он верен престолу и государству! Вы? Каково? — первый раз в своей жизни я видел, что Панин просто подавлен моими словами. Всё подталкивало его к тому, чтобы признать свою собственную неспособность в делах великих, которые он всегда считал для себя предназначенными. Я продолжил:
— И что, Никита Иванович, вы думаете, что теперь Ваши грехи искупать будут другие? Вы надеетесь на свою казнь, и Вы получите, если не моё, так Божье прощение за всё, что вы здесь натворили? — тогда до него дошло, что эти мои слова дают ему надежду на жизнь, и он снова поднял на меня взор, полный ужаса и мольбы, — Так вот, Никита Иванович, я буду думать над Вашей дальнейшей судьбой и судьбой Ваших близких. А пока идите! Я надеюсь, Вы достаточно осознали то, что Вы натворили! Вот, теперь Вам предстоит всё хорошо обдумать. — его отвели в камеру. А я попытался понять, достаточно ли мне удалось продавить волю этого прожжённого интригана и гордеца, чтобы дальше попытаться использовать его в своих целях.
В следующий раз я встретился с ним через десять дней, которые были мною специально отмеряны, дабы дать ему дозреть. Пока ехал в Петропавловку, смотрел вокруг. Весна уже явно брала своё. Грязь вокруг, конечно, но явно скоро совсем распогодится, настроение как-то улучшалось, работоспособность тоже повышалась. Я даже смог отправить маму с Потёмкиным в Петергоф — приходить в себя. Страна, вместе с наступлением весны возвращалась к нормальной жизни.
Я уже вполне понимал, что я хочу от этих людей. Идею устроить массовые казни по примеру Петра Великого я отбросил изначально. Такое развитие событий, безусловно, развлекло бы столичное общество и серьёзно напугало дворянство, но потерять столь значительное количество образованных и энергичных людей — это, знаете ли, расточительство чистой воды. Их требовалось лишить возможности активно противодействовать моим планам и одновременно за их счёт усилить имущественные и финансовые возможности государства. Правда, никто не предполагал, что участников неудавшегося переворота будет так много.