Беги, если сможешь
Шрифт:
— В смысле, не выгляжу как наркоманка?
— Я не об этом!
Но на самом деле, конечно, я думала об этом.
Она фыркнула и отвернулась к котику.
— Зачем ты сюда переехала?
— Предложили работу в больнице. И мне хотелось быть поближе к тебе.
Она ничего не сказала, но щеки ее порозовели. От удовольствия или от гнева?
— Скоро твой день рождения, — продолжала я. — Не хочешь поужинать со мной? Где захочешь. Или приходи, посмотришь, как я устроилась. — Я махнула рукой в сторону своего района. — У меня в
Что я сейчас сказала? Хреново? Что я пытаюсь доказать? Свою крутость? Что я достойна ее любви?
— Если надо зависнуть, у меня есть свободная комната, — продолжала я, не в силах сдержаться и стыдясь своих отчаянных попыток говорить на ее языке.
— Все в порядке. За меня не волнуйся.
Я рассмеялась, пытаясь развеять напряжение.
— Матери сложно не волноваться за ребенка, даже если тот уже вырос и сам принимает решения. — Она не улыбнулась, и я сменила тон: — Но я рада, что у тебя все хорошо.
Она вздернула подбородок и взглянула на меня глубокими синими глазами, которые столько раз мне лгали.
— Я уже пару недель, как завязала.
Я — психиатр, и меня учили говорить нужные вещи в нужное время, но теперь я в панике соображала, как бы не ошибиться: если переборщить с одобрением, есть риск прозвучать покровительственно; если задать ненужный вопрос — она рассердится; если ничего не сказать — будешь выглядеть равнодушной.
Наконец я решилась.
— Это прекрасно. Ты лечишься?
Этот вопрос прозвучал прежде, чем я вспомнила, какая это для нее болезненная тема, как она возненавидела реабилитационную клинику, куда я ее когда-то отправила. Она звонила и рыдала в трубку, но я отказалась забирать ее, сказав, что это было ее решение. Она сбежала оттуда. Мы с Гарретом нашли ее на шоссе — она как раз собиралась сесть в грузовик к трем мужчинам. Я сидела в машине, цепенея от ужаса при мысли, что могло случиться, мечтая на всю жизнь запереть ее дома и понимая, что любые мои слова только ухудшат ситуацию. Гаррет пошел к ней и в конце концов уговорил уехать с нами. Она несколько недель не говорила со мной и нарушила молчание только для того, чтобы сказать, что бросила наркотики. Но через месяц вернулась к ним.
— Мне не нужно лечение. Я сама справляюсь.
— Я тобой горжусь — для этого нужна огромная сила воли.
И это редко работает.
— Если тебе вдруг понадобится лечение… — Увидев, как на лице ее заходили желваки, я быстро добавила: — В амбулаторном режиме, конечно. Можешь пожить у меня. Я с радостью все оплачу.
Она встала.
— Ты не можешь остановиться, да? Думаешь, что помогаешь? Да от тебя вообще никакойпомощи!
Она подхватила рюкзак и ушла. Я еще постояла, чувствуя, как горит от смущения лицо, как закипают в глазах слезы, как сжимается сердце.
Котик скрылся под водой,
Глава 20
Остаток дня я провела в саду, зализывая раны. Слова Робби, а потом Лизы ударили точно в цель — я понимала, что они в чем-то правы. Я всю жизнь испытывала стремление помочь окружающим, исправить их — именно это стремление и привело меня в психиатрию. Со временем мне стало ясно, что людям можно только дать инструменты, но работать они должны самостоятельно. Но тяжело оставаться в стороне, когда речь идет о твоей семье.
Мне вспомнился Гаррет — как он злился после развода родителей, как тяжело мне было с ним общаться. Когда мы с Полом съехались, Гаррет ополчился на меня и однажды даже полез в драку с криками, что ненавидит меня. Тем важнее было то, что в конечном итоге он принял меня. Я вспомнила, что собиралась отдать ему инструменты. Когда он взял трубку, я буквально онемела от боли — голос его звучал точно так же, как у Пола.
— Алло, — повторил Гаррет.
Я взяла себя в руки.
— Гаррет, привет, это Надин.
— Ничего себе. Я как раз думал, что надо бы нам повидаться.
Он рассмеялся, и легкий звук его смеха, так не похожего на бархатистый смех Пола, помог мне прийти в себя и расслабиться. Когда Пол умер, мне было еще тяжелее, потому что они были очень похожи — белокурые и светлокожие. Но Гаррет унаследовал изящные руки своей матери, а у Пола были большие ладони — действовавшие, однако, очень ловко, когда он орудовал скальпелем или брал на руки котенка. Гаррет мечтал вслед за отцом стать ветеринаром, но в детстве его сильно покусали собаки, и с тех пор он побаивался животных. Вместо этого он занялся фотографией и достиг больших успехов.
Я рассказала ему об инструментах отца и спросила, не хочет ли он их забрать.
— Отлично. Я как раз купил дом и строю студию.
— Все-таки купил? Поздравляю! А как успехи с фотографией?
— Все прекрасно. Телефон звонит не умолкая.
— Это просто замечательно. Ты настоящий мастер!
— Спасибо. Приходи как-нибудь посмотреть мою студию.
— С удовольствием.
— Как Лиза? Есть новости?
Я заколебалась, не зная, как лучше ответить: как всегда, когда меня спрашивали о дочери, меня охватывали печаль и стыд за свои промахи.
Вспомнив, что Гаррет ждет ответа, я сказала:
— Живет на улице где-то в центре Виктории.
— И что, по-прежнему принимает наркотики?
Мне хотелось встать на ее защиту, но в его голосе прозвучала нотка осуждения — и, честно говоря, это было осуждение меня как матери: «Как ты могла это допустить? Ты доктор, а своей дочери не помогла?»
— По-моему, сейчас она завязала, но я не уверена.
— Кошмар, конечно. Представляю, как тебе тяжело, — сказал Гаррет. — Я сам много о ней думаю. Главное, не вини себя — это ее выбор.