Беги как чёрт
Шрифт:
– Эдвард, – продолжала Моника, не обратив должного внимания на его высказывание, – этот ребенок глубоко несчастен. Мы должны – может и обязаны, – хоть немного научить его понимать счастье. Мы должны показать ему, что такое чувства. Мы должны показать миру, что все люди открыты для любви и добра. Если все будут переживать о том, что их действия примут за позерство и лицемерие, в этом мире не останется места для примеров, понимаешь, дорогой? В этом мире много боли, и ее очень хорошо видно. Почему бы нам не показать этому миру любовь и счастье?
Эдвард
– Он больной человек, мама. Но человек, а не игрушка! Не разменная монета! И запомни одно: если ты его усыновишь, первым, кого обретет этот ребенок, будут не мать и не отец! А брат, который будет ненавидеть его со всей силой своей души!
Эдвард бросился в свою комнату, но только для того, чтобы взять бумажник и телефон. Через несколько секунд он молча прошел мимо матери, и вышел из дому, хлопнув дверью.
«Куда ты денешься?» – успел он прочесть на ее лице.
Изнемогая от бессильного гнева, Эдвард шел быстрым шагом, не глядя ни по сторонам, ни на прохожих. Буря чувств взрывала его мозг снопом образов и разрозненных мыслей. И все эти мысли вращались вокруг двух людей: его бывшей девушки Вероники и его будущего брата Томаса. Он прошел на запад по бульвару Генриха III, свернул на улицу Фридриха Шиллера, с нее на Пьера Корнеля. Прошагал полтора километра на восток, далее на север по улице Тургенева. Эдвард буквально бродил кругами и почувствовал усталость уже за полночь, когда вышел на Южную стену и оказался напротив паба «Хмельной лис». Долгая прогулка и свежий воздух хоть немного и ослабили его моральное напряжение, но не могли вывести из лабиринта мрачных и сумбурных мыслей.
«Тьфу! Томас Эспер! Нет, нет и еще раз нет! Этого не должно случиться! Мама! Зачем ты заставляешь меня ненавидеть тебя? Ведь ты знаешь, что сейчас творится (лицо) в моей душе! Ты думаешь, что это пройдет?! Что я отойду (кулак) и смирюсь? Нет, я не смирюсь! Я не имею ничего против этого ребенка до тех пор, пока он не станет носить (кровь) фамилию Эспер! Но, если это случится…»
«И что? Что ты сделаешь? Ничего! Захлестываемый гневом, уже сейчас ты знаешь, что ничего не сможешь сделать против Томаса Эспера, и примешь все это как должное».
«Черт возьми, как я мог дойти (лицо) до такого?! Как я мог ее ударить?! И почему мне хотелось (кулак) это сделать? Мне ведь хотелось? Я просто не могу (кровь) во все это поверить. Нет, нет, не хотелось! О, Господи! Что со мной происходит?»
Эдвард хотел пнуть какой-то попавшийся под ногу предмет. Присмотрелся и понял, что это телефон; тут же валялись крышка батарея от него. Эдвард собрал телефон и попробовал включить. Треснувший экран засиял синим светом, но не более того.
– Какого черта ты вообще делаешь?! – воскликнул Эдвард.
Он швырнул телефон в урну, плюнул и пошел домой.
Глава IV
05.06.2016 (воскресенье, ближе
Кофейная чашка была уже чистой, но Рене все держала ее под струей воды.
«Бред. Не получит он моего салата. Он сюда не есть приходит. Хотя, это могло бы заткнуть ему рот хоть на время. С другой стороны, можно просто не вслушиваться – будет похоже на фоновое звучание радио. Пусть себе мелет. Пора уже привыкнуть».
Рене выключила воду и вернулась в спальню.
– Ну что, продолжим? – спросила она.
– Как обычно, нет, – ответил молодой человек на ее кровати.
– Твою мать, Винс! – Рене всплеснула руками. – Сколько можно?! Ты не у себя дома! Что за манера ложиться в постель в одежде?!
– Она чистая, – ответил Винс немного растерянно.
– Вставай! Зачем ты одеваешься, если намерен лечь снова?
– Не знаю, само собой получается, – сказал он с виноватой улыбкой на лице и поднялся.
Рене посмотрела на него с выражением, которое Винс расценил как стопроцентную уверенность в его кретинизме.
– Ну если оделся, то сядь в кресло и сиди там, – уже спокойнее говорила она, поправляя постель. – Раз сказала, два! Сколько можно? – Она обернулась и посмотрела на парня. – Я не хотела на тебя кричать, извини. Но ты…
– Да все нормально, виноват, – перебил Винс и переместился в кресло.
Рене вздохнула и села на кровать.
Минуты три длилось молчание. Рене внимательно рассматривала меню настроек в своем телефоне, делая вид, что что-то читает. Она чувствовала, что Винс сверлит ее взглядом, но не стремилась сама прерывать тишину, да и не знала, что сказать. В то же время она знала, что если Винс долго молчит, то готовит в своей голове порцию очередной бредовой лжи. Она уже хотела предложить ему злополучный салат, но он ее опередил:
– Мне очень нравятся твои шторы, – сказал он и окинул взглядом комнату. – Из-за них все вокруг кроваво-красное, и в жилах кровь прям закипает. Так и выбирала? Знала, что это сработает?
– Нет, – едва слышно ответила девушка и отложила телефон.
– А еще кто-нибудь обращал на них внимание?
– Нет, – еще тише сказала Рене.
Она вспомнила, как купила эти шторы на распродаже лишь из-за низкой цены. Припомнила, что тогда же купила комплект постельного белья черного цвета, захотев проверить, комфортно ли будет на нем спать. Оказалось настолько некомфортно, что Рене сменила его в первую же ночь, после того, как приснилась себе мертвой старухой, лежащей на белом снегу в черном саване.
– Я купила эти шторы вместе с комплектом черного постельного…
– Я просто… – одновременно начал Винс и замолчал.
Рене посмотрела в его сторону.
– Что?
– Да ничего… говори ты.
Девушка поняла, что не ошиблась в своих подозрениях. Она почувствовала, как ее губы растягиваются в улыбку, встряхнула волосами и протянула с досадой:
– Винс… ты опять начинаешь?
– Почему ты смеешься?
Рене тут же перестала улыбаться и внимательно посмотрела в его глаза.