Беглая
Шрифт:
Я резко открыла глаза, но, тут же, зажмурилась от яркого света. Наконец, смогла различить уродливое лицо старухи Исатихальи. И почувствовала что-то вроде сиюминутного взрывного ликования.
Ганорка заметила, что я очнулась, и на ее лице отразилось невероятное облегчение. Она снова коснулась моей щеки:
— Хвала Великому Знателю… не позволил совершить грех.
Исатихалья тут же вскочила, под звон серег метнулась куда-то в сторону, схватила первую, попавшуюся под руку, тряпку и принялась яростно хлестать помрачневшего
— Пьянь проклятая! Совсем из ума выжил, дубина старая! Пропил последние мозги, чудище окаянное! — Тряпку в ее руках уже сменила невесть откуда взявшаяся палка. — Сперва делаешь — потом думаешь! Самовольничать взялся! А заслужил ты самовольничать? Один Великий знает, сколько крови ты у меня выпил, проклятый! Проклятый!
Я села на полу и смотрела на разыгравшуюся сцену с каким-то затаенным восторгом. Исатихалья напирала, предметы в ее ручищах менялись с завидной быстротой. В ход пошла даже грязная тарелка со стола, которой она с густым звоном нещадно долбила по лысине своего старика. А тот лишь смиренно сгибался под этой неистовой атакой, в умиротворяющем жесте выставлял перед собой открытые ладони и что-то несвязно бормотал. На его несуразном лице за всей паутиной рисунков читалось такое безграничное покаяние, что оставалось лишь изумляться. Он был заметно выше и шире самой старухи, но под этим неистовым напором будто уменьшался на глазах, признавая всю праведность ее гнева.
Наконец, Исатихалья, кажется, выдохлась, затихла. Старик виновато посмотрел на нее, расставил руки и неожиданно обнял, прижимая к груди. Так нежно и трепетно, что у меня кольнуло сердце. Уткнулся носом в желто-зеленый хохолок на ее макушке:
— Ну, что ты, ягодка. Что ты… Виноват. Во всем виноват.
Исатихалья звучно шмыгнула носом и я поняла, что она плачет.
— Не ведаешь, изверг, каких дел едва не наделал. Какой грех на нас обоих не наложил. Будто мало нам!
— Прости, — старик чмокнул ее в лоб. — Прости, ягодка. Знаю, кругом виноват.
Старуха положила голову ему на грудь, прижалась:
— Ничего ты еще не знаешь, изверг проклятый…
Он вновь поцеловал ее в лоб:
— Если ты не довольна, ягодка, значит, виноват…
Мне вдруг стало так неловко, так странно. Будто я вторглась в самое сокровенное, настоящее. Будто подсматривала в щель в чужую спальню. И в то же время увиденное так зацепило внутри крючком, так затянуло. Я сама не могла понять, почему. Лишь прокатило странное щемящее чувство, оставившее в груди какой-то дребезжащий холодок. И отголосок чего-то смутно знакомого, но неуловимого.
Старика звали Таматахал. Я верно предположила — он оказался мужем. Исатихалья наспех, роясь в ящиках и вываливая вещи, коротко обсказала ему всю историю. Ганор мрачнел на глазах. Наконец, посмотрел на меня:
— Прости, что не поверил. Спьяну, да от неожиданности.
Я лишь кивнула:
— Я все понимаю.
Он посмотрел на жену, которая без разбора засовывала вещи в матерчатый мешок:
— Так что мы теперь?
Та на мгновение остановилась, цепко посмотрела на него, на меня:
— В порт, как можно скорее. Я продала камни Габ-Прокеру. Дал чуть больше, чем я надеялась. Но, сам понимаешь, язык долго не удержится. Что у него, что у других. Утром уже весь квартал будет знать, что старуха Исатихалья продавала бриллианты размером в ноготь. — Она посмотрела на меня, помолчала, опустив голову. — И время — наш враг. Каждая лишняя минута. — Она нашарила на цепочке среди кулонов подвешенные часы: — Через два с половиной часа отбывает пассажирское судно на Кирсту-254. Надо успеть.
Таматахал лишь кивнул и принялся помогать жене. Они управились быстро, вещей было немного. Я все это время стояла в стороне и молчала, стараясь не встревать. Я чувствовала себя виноватой. За считанные часы я просто перевернула жизнь этих трогательных стариков. И уже не смогу ничего изменить…
Ганоры составили сумки у двери. Исатихалья тоскливым взглядом оглядела полупустую, будто разграбленную комнату. Прощалась… И мне хотелось провалиться.
Старуха вздохнула, кивнула:
— Ну, вроде все.
Таматахал молчал.
Меня, вдруг, будто ошпарило. Я посмотрела на Исатихалью:
— Но как же я пойду? Меня же остановят сразу. А уж порт…
Старуха кивнула, пожевывая губу:
— Не остановят… Если Великий позволит. Должен позволить ради благого дела.
Я посмотрела на нее с недоумением. Надеяться на молитвы в подобном деле… это слишком. Как бы крепка ни была вера.
Ганорка пошарилась в кармане, протянула на ладони пузырек темного стекла:
— Выпей вот это. Не бойся.
Разумеется, хотелось расспросить, что это, но я удержалась. Если я верю этим старикам — значит, верю. Лишние препирания — потерянное время. Я скрутила металлическую крышку и, даже не нюхая, поднесла пузырек к губам.
52
Нет, я не смогла выпить вот так, вслепую. Мучилась каким-то неуместным глупым стыдом, словно оскорбляла Исатихалью. Но руку, все же, опустила.
— Что здесь? В пузырьке?
Старуха с пониманием кивнула:
— Плотный морок. Пей, не бойся. Время идет. — Она помолчала пару мгновений, поняла, что это название ничего мне не говорит. — Вещество, которое на время придаст тебе другую форму.
Я нахмурилась, стиснула в пальцах пузырек:
— Другую форму? Это как?
Ганорка снова кивнула:
— Внешне станешь одной из нас. Иначе не дойдешь. — Она вновь заметила мое замешательство: — Безвредно. И тебе, и дитю. Клянусь Великим Знателем.
Я нахмурилась, решительно поднесла пузырек к губам: