Беглая
Шрифт:
Хотелось выкрикнуть, что это она сама затащила меня сюда, но я промолчала, чувствуя, что на ссору попросту нет сил. Чем дольше я сидела на этом табурете, тем острее чувствовала, насколько устала. Как ныли ноги, плыло в голове. Не хотелось шевелить даже пальцем. А в позвоночнике будто все еще трубно гудели отголоски прыжка на крышу. Я мечтала лечь, провалиться в сон без сновидений. Хотя бы на краткий миг. А мысли и размышления — потом. Но сейчас это казалось непозволительной роскошью.
Старуха вновь уставилась на меня:
— Говори: кто он? Знать надо.
Я напряглась:
—
Я решила, что старухе все же можно вынужденно доверять, но в пределах разумного. По крайней мере, пока. Она и без того знала достаточно. Назову имя Тарвина Саркара — точно подпишу себе приговор.
Исатихалья недовольно поджала губы:
— Понимать надо, на что твой хозяин может быть способен. Впрочем… — она фыркнула, — по хомуту твоему вижу, что все сложно.
Я лишь стиснула зубы:
— Сможешь снять?
Старуха покачала головой:
— Нет. Такие вещи вензелем владельца запираются, как и ошейники Теней. Кроме него никто не отомкнет… А вот пару камешков наковырять придется. Без денег у нас и не сладится ничего. У меня, сама понимаешь: эта конура да моя вера — вот и все состояние.
Я решительно кивнула:
— Ковыряй. Все забирай, только помоги.
Ганорка метнулась к колченогому комоду у стены, открыла скрипучий ящик и вернулась с зажатыми в руке шилом и плоской отверткой. Оставила на столе, порылась в металлической корзине с тряпьем и достала салфетку:
— Вот, подоткни под него — больше тут никак. И за руками моими следи внимательно, придерживай — не ровен час, шею пропорю.
Внутри все застыло. Я смотрела на ее толстые неуклюжие пальцы с длинными ногтями и невольно ужасалась. Но выбора не было — я не могла терять время. Каждая лишня минута уменьшала мои шансы на спасение. Если они вообще были…
Я решительно кивнула:
— Давай!
Старуха направила на меня лампу, пробормотала молитву и склонилась к ошейнику. Я видела, как она обливается потом от напряжения, слышала, как тяжело и шумно дышит. Она нещадно дергала, инструменты то и дело соскальзывали, но я успевала среагировать. Вдруг она замерла, и я ясно различила, как ее лицо теряет пигмент.
Я не выдержала:
— Что с тобой?
Исатихалья отстранилась, тяжело опустилась на свой табурет. Молча смотрела на меня с совершенным ужасом.
— Что?
Она утерла лапищей взмокший лоб:
— Это же вензель Тарвина Саркара…
Я лишь стиснула зубы, с трудом сглотнула, не в силах протолкнуть ком в горле. Постаралась взять себя в руки. С усилем разомкнула губы:
— Это… что-то… меняет?
Ганорка устало покачала головой:
— Нет. Но все еще хуже, чем я могла себе вообразить.
— Ты все еще помогаешь мне? Или позволишь уйти? Камни забирай, как и хотела.
Старуха опустила голову:
— Мы не нарушаем своих клятв. Что бы ни произошло.
Она поднялась с табурета и вновь принялась за дело. Ее руки теперь заметно дрожали буквально ходили ходуном. Наконец, Исатихалья сумела извлечь два камня, сплющила плоскогубцами пустые гнезда на ошейнике, чтобы я не порезалась.
— Этого должно хватить. Понятно, что настоящую
— Хватить на что?
— На места на судне.
— Места? И тебе тоже?
Старуха грустно улыбнулась:
— А ты думаешь, что я теперь смогу здесь остаться? Рано или поздно все вскроется, разнюхают. И уж лучше сдохнуть, чем держать перед ними ответ.
Я невольно почувствовала жгучий стыд. Неуместный и странный. Выходит, за какой-то час я полностью перевернула жизнь этой старухи? Но она сама. Сама! Эти размышления не помогали, я все равно чувствовала себя виноватой. Молча смотрела, как ганорка кружит по комнате, что-то собирает в сумку на широком ремне. Она сняла с крючка темный плащ, накинула на плечи:
— Я пойду искать покупателя. За дверь не беспокойся — заперто. Постарайся немного поспать. Если повезет — утром будем пробираться в порт. Дай же, Великий Знатель, и тебя спасти… — старуха шумно выдохнула, — и свою шкуру сохранить.
Исатихалья нацепила на шею целую связку своих амулетов. Надвинула капюшон по самые глаза. Бросила на меня цепкий взгляд и исчезла в толще двери. Я смотрела, как за ее необъятной фигурой колебалось едва различимое розовое поле.
Я осталась одна. Сердце самовольно разгонялось, в голове кипели вопросы, буквально сводя с ума. Можно ли доверять старухе? Ведь она знает больше, чем нужно. А если не ей, то кому доверять? В одиночку мне никогда не выбраться отсюда. Никогда. В одиночку не было даже шанса.
Я снова опустилась на табурет, закрыла лицо ладонями, словно хотела спрятаться. А в висках, словно муха в стекло, билась опасная навязчивая мысль: сука Нимаина уже однажды сходила за помощью…
48
Казалось, меня вышвырнули в открытый космос. И я дрейфовала, не имея возможности выбирать траекторию. Полное бессилие, подпитываемое почти паническим страхом, который замораживал все внутри.
Я по-прежнему сидела на табурете, не находя в себе сил подняться. Слушала какую-то неестественную тишину. Абсолютную. И она пугала. Я отвыкла от тишины. Я почти забыла, что такое уединение, потому что там, в том проклятом доме, просто не имела возможности побыть одной. Вокруг всегда кто-то был, даже если я не видела чужого присутствия — я его ощущала. А теперь пространство будто сужалось до размеров стеклянной банки, закупоривалось крышкой. И я была внутри. Даже казалось, что начинаю задыхаться.
Я невольно подняла руку, поглаживая горло, подсовывала пальцы под ошейник, словно хотела удостовериться, что он не уменьшился в размере и не стал душить. Шея болела. Если нет какой-то царапины, то, как минимум, наверняка назавтра появятся синяки. Я огляделась, надеясь заметить зеркало. Увидела мутный проблеск на стене у шторы. Подошла, стараясь ступать как можно тише. Заглянула, и сердце кольнуло. Я невольно отшатнулась от неожиданности, но снова приблизилась. Мое лицо было в черных ошметках пленки, я едва узнала себя. Волосы спутаны. Я провела рукой по шее — царапин не было, лишь краснота. Плевать.