Беглецы. Восстание на золотых приисках (с илл.)
Шрифт:
— Нас выбросило бурей после крушения, — повторил он угрюмо.
— Вот уж это, наверно, правда, — с ехидством в голосе согласился Барбат. — Я отнюдь не предполагал, что вы шли по морю пешком. А поблизости отсюда, в этой части Северной Африки, где цивилизованному человеку вроде меня совсем не место, нет ни одной гавани, — значит, вы не высадились обычным способом. Скажите всю правду.
Глядя в упор на Феликса и мальчиков, Барбат сердито постучал рукой о стол.
— Мы не рабы, — твердо сказал Марон. Он чутьем понял, что Бренн нуждается
— Это вы так говорите, — глумливо возразил Барбат. — Вы воображаете, что перестали быть рабами, потому что вам пришла эта зловредная мысль — удрать от своего хозяина. Но, по закону, вы такие же рабы, как и раньше. Я честный гражданин, я подчиняюсь закону и — да будет вам известно — строго соблюдаю его, даже если это идет вразрез с моими чувствами. Разумеется, мне очень жаль, что придется доставить вам неприятности, Я не отрицаю — вчерашний ваш приход был весьма кстати, хотя вы, конечно, заботились вовсе не о моем спасении и не о моем добре; но если б вы не явились, от этого ничего не изменилось бы. Секст Флавий Барбат не такой человек, чтобы шайка темнорожих мавров могла захватить его врасплох сонным. Впрочем, это к делу не относится. Закон есть закон. Я уважаю закон, и моя обязанность — заставить столь опасных для общества людей, как беглые рабы, ответить за свои преступления.
— Почему ты так разговариваешь с нами? — спросил Бренн. — Откуда ты взял, что мы лжем? Ведь ты и сам не сомневаешься в том, что мы потерпели крушение.
— Молчи! — крикнул Барбат, вдруг снова разъярясь. Он опять стукнул по столу и, указывая мальчикам на Феликса, заорал: — Взгляните на него, простачки! Неужели вы думаете, что можно гулять по свету с такой отметиной на лбу и не попасться?
Держась за бока, толстяк разразился визгливым смехом; затем он снова налил себе вина. Феликс приложил руку ко лбу, в том месте, где были выжжены буквы FUG, и вздрогнул. Овладев собой, он ответил:
— Что касается меня, ты правильно сказал, господин. Я был рабом при банях. Но оба эти мальчика — не рабы. Ты ничем не можешь это доказать!
— Придержи свой язык! — снова загремел Барбат. — Ворон ворону глаз не выклюет! Мальчишки не связались бы с тобой, не будь они такие же злодеи, как ты сам!
Феликс с трудом сдерживал гнев. Ем мощные мускулы напряглись. Он задыхался.
Барбату стало не по себе. Он подал знак вооруженным рабам, и те подошли поближе. Почувствовав себя в безопасности, Барбат рявкнул:
— Хватит, наглец! Я действую так, как мне предписывает закон. Стоит мне пренебречь своим долгом, и я подвергнусь суровому наказанию, как укрыватель беглых рабов. Прямо скажу вам, в этой стране я нажил себе немало врагов, и они рады были бы сделать мне пакость. Вы только представьте — Секст Флавий Барбат привлекается к суду за попустительство беглым рабам!
Усмехнувшись собственному предположение, он снова выпил, рыгнул и, небрежно взмахнув рукой, приказал рабам:
— Заберите этих негодяев и отведите их в тюрьму. Они быстро возьмутся
Мельком взглянув на беглецов, он прохрипел:
— Слышите, твари? — и снова принялся за вино.
Рабы вывели Феликса и мальчиков из комнаты.
— Нечего сказать, удружил я вам! — простонал Феликс.
— Что поделаешь, — сказал Бренн — Кто мог думать, что он окажется такой подлой скотиной? Мы давно уж привыкли к твоему клейму и перестали обращать на него внимание. Мы так же виноваты, как ты!
— Но я-то должен был помнить! — покаянным тоном сказал Феликс. — Проклятие, да и только! Человек не видит собственного лица; вот я и забыл начисто о клейме. Почему вы не напомнили мне о нем?
Но мальчики были слишком подавлены, чтобы еще дольше объяснять, как и почему они забыли о клейме. Так вот чем кончились их скитания! Пройти через мытарства, через смертельные опасности — ради того, чтобы погибнуть под палящим солнцем Африки, в непосильном труде на бесчеловечного хозяина, в лапы которого они попали, желая спасти крестьян и рабов поместья.
— Как-нибудь выпутаемся, — сказал Бренн. Но в душе он на это не надеялся.
ГЛАВА XXII. В ТЮРЬМЕ
Их отвели в сырой подвал, скудно освещенный отдушинами, находившимися под самым потолком, и заковали в цепи. Это и был эргастул, куда заключали строптивых или провинившихся рабов. В течение дня раб-тюремщик дважды приносил узникам горячую похлебку; он выказывал свое сочувствие добродушными ужимками, — сказать им ласковое слово он боялся.
Мало-помалу мрак в подвале сгустился; они догадались, что настал вечер. Тюремщик принес хлеба и сыру, пожелал им, так приветливо, как только осмелился, покойной ночи и ушел, с грохотом захлопнув за собой дверь. Сидя в темноте на охапках соломы, трое узников прислушивались к возне крыс и лязгали цепями, чтобы их отогнать.
— Что ж, одно утешение у меня как-никак остается, — сказал, тяжко вздохнув, Феликс. — Если мне суждено провести остаток моих дней в этой берлоге, я не буду страдать от того, что у меня только один. глаз. Тут все равно ничего не увидишь, будь ты даже глазаст, как павлин.
Они попытались освободиться от цепей, но только поранили себе щиколотки.
— Даже если бы нам удалось сбросить цепи, это было бы ни к чему, — сказал Бренн, — дверь тяжелая, дубовая, — а в отдушины не пролезть.
И все же они много раз возобновляли свои попытки; их побуждала к этому надежда, что, разорвав цепи, они сразу приблизятся к свободе, даже если потом еще придется долбить каменные стены.
Им чудилось, что они уже долгие часы томятся во мраке, но у них не было никакой возможности измерить время; а потом им стало казаться, что они давным-давно заперты в этой тюрьме, и ледяной ужас сковал их сердца. Их обуяла гнетущая тоска, они перестали разговаривать и неподвижно лежали на прелой соломе.