Беглянка (сборник)
Шрифт:
После ухода Мевис все прятали глаза. Миссис Трэверс попросила:
– Гретчен, если у тебя хватит сил, завари нам кофейку, а?
И Гретчен пошла на кухню, бормоча:
– Вот и повеселились. Иисус прослезился.
– Ладно. Жизнь у нее не сахар, – сказала миссис Трэверс. – Двое малышей.
В рабочие дни у Грейс был перерыв – от окончания завтрака до подготовки столов к ужину, и когда об этом узнала миссис Трэверс, она начала приезжать в Бейлис-Фоллс, чтобы на это время увозить ее в дом у озера. Мори в это время был занят (в то лето он подрабатывал в дорожно-строительной
– Читай все, что понравится, – говорила миссис Трэверс. – А захочешь – приляг вздремнуть. Работа у тебя тяжелая, ты наверняка устаешь. Если что, я тебя разбужу, чтобы нам не опоздать.
Грейс ни разу не прилегла вздремнуть. Она читала, почти не шевелясь. Голени, не прикрытые шортами, потели и липли к коже дивана. Наверное, от напряженной радости чтения. Зачастую миссис Трэверс даже не появлялась, пока не наступала пора везти Грейс на работу.
Она не заводила никаких обсуждений, дожидаясь, чтобы Грейс вынырнула на поверхность из той книги, в которую погружалась. И только после этого могла упомянуть, что тоже ее читала, и поделиться своим мнением – причем одновременно вдумчиво и с легкостью. Например, про «Анну Каренину» она сказала так:
– Не знаю, сколько раз я ее перечитывала, но поначалу отождествляла себя с Кити, потом с Анной – вот ужас-то, с Анной, а теперь, представь, стала замечать, что сопереживаю Долли. Помнишь, Долли переезжает со всем своим выводком в деревню и должна придумать, как организовать стирку, потому что корыт не хватает… по-моему, это показывает, как с возрастом меняются наши симпатии. Корыта загораживают страсть. Но ты не бери в голову. Ты ведь на меня не оглядываешься, правда?
– Не знаю, на кого я вообще оглядываюсь. – Грейс сама удивилась такому выпаду и забеспокоилась, как бы в нем не усмотрели самодовольства или ребячества. – Но мне интересно вас послушать.
Миссис Трэверс рассмеялась:
– Мне и самой интересно себя послушать.
Примерно в это же время Мори начал заговаривать о свадьбе. До этого еще нужно было дожить, ему предстояло выучиться на инженера и приступить к работе, но он говорил об этом так, будто между ними уже все решено. «Когда мы поженимся», – говорил он, и вместо того, чтобы сомневаться или спорить, Грейс с любопытством слушала.
Когда они поженятся, у них будет домик на озере Литтл-Сэбот. Не слишком близко к его родителям, но и не слишком далеко. Летний домик. Ведь большую часть года они будут жить там, куда занесет его профессия инженера-строителя. Их ждали Перу, Ирак, Северо-Западные территории – да мало ли какие места. Ее грели мысли о таких переездах – куда сильнее, чем перспектива обзавестись, как он выражался с истовой гордостью, «своим собственным домом». Все это представлялось ей чем-то нереальным, но ведь в свое время идея пойти по дядиным стопам тоже не казалась ей реальной.
Мори постоянно спрашивал, рассказала ли она о нем дяде с тетей и когда пригласит
На самом деле в своих кратких еженедельных письмах она ничего о нем не рассказывала и только вскользь упомянула, что «встречается с одним парнем, который летом тут подрабатывает». Вероятно, у них создалось впечатление, что он подрабатывает в гостинице.
Нельзя сказать, чтобы она никогда прежде не думала о замужестве. Такая возможность – полууверенность – крутилась у нее в голове, наряду с возможностью плетения мебели. Хотя ухажера у нее никогда не было, она не сомневалась, что когда-нибудь он появится, причем произойдет это именно так: мужчина примет решение мгновенно. Увидит ее (к примеру, когда принесет в починку плетеный стул), а увидев, сразу влюбится. Красивый, как Мори. Страстный, как Мори. А за этим последуют упоительные интимные ласки.
Вот этого у них пока не случилось. И у него в машине, и на траве под звездным небом она показывала ему свое желание. Мори был готов, но желания не проявлял. Он считал своим долгом ее беречь. И та легкость, с которой она предлагала ему себя, сбивала его с толку. Он, наверное, чувствовал какой-то холод. Сознательное предложение себя, которого он не мог понять, совершенно не вписывалось в его представления о ней. А она не понимала, что от нее веет холодом: ждала, когда же показная пылкость приведет к наслаждениям, которые виделись ей в одиноких мечтах, но чувствовала, что решающий ход должен сделать Мори. А он не делал.
В результате такого противостояния обоих переполняла тревога, некоторая злость или агония стыда, поэтому при расставании они долго не могли оторваться друг от друга, целовались, шептали нежные слова, и каждый хотел загладить свою вину. Вернувшись в общежитие, Грейс с облегчением забиралась в казенную койку и вычеркивала из памяти последние несколько часов. А сама думала, что Мори небось тоже с облегчением едет по шоссе, перекраивая впечатления от своей Грейс, чтобы и дальше любить ее всем сердцем.
После Дня труда большинство официанток уволились, чтобы вернуться в школу или в колледж. Но гостиница должна была работать вплоть до Дня благодарения, пусть и с неполным штатом, куда входила Грейс. Поговаривали, что в этом году гостиница может открыться в начале декабря на зимний или хотя бы на рождественский сезон, но никто из поваров и официантов не знал, стоит ли этого ждать. Грейс написала дяде с тетей, что в Рождество точно будет работать. Она вообще не упомянула о закрытии гостиницы, разве что после Нового года. Чтобы ее не ждали.
Зачем она так поступила? У нее ведь не было никаких других планов. Она сказала Мори, что собирается посвятить этот год, пока он будет заканчивать колледж, помощи дяде и, быть может, поискам человека себе на замену. Грейс даже пообещала пригласить Мори под Рождество, чтобы познакомить со своими близкими. А он ответил, что Рождество – отличный момент, чтобы официально объявить их помолвку. Из своих летних заработков он скопил на кольцо с бриллиантом.
Она тоже откладывала деньги. Чтобы в течение семестра приезжать к нему в Кингстон на автобусе.